Уже потом, спустя пару дней, убитых казаков захоронили в общих могилах крестьяне, которым заплатил Фрол Разин — и заплатил щедро.
Он потерял в этой провокации около сотни людей, но помнил по имени каждого. Он лично просил крестьян, чтобы не бросили тела, он готов был сгрызть себя, но ведь вызывали только добровольцев. И честно предупреждали, что они могут — скорее всего! — не вернуться. Вернулись всего два человека из ста двадцати, которые пошли в лагерь, которые следили за происходящим и которые в нужный момент закричали и набросились на турок, заводя остальных. Они и погибли первыми. И эти-то два не выбрались бы, да сознание потеряли от ударов по голове, а когда пришли в себя — отравили колодцы, которые были рядом, и постарались выбраться. Благо схватка кипела вовсю…
Единственное, что утешало Разина, — царевич потребовал имена всех казаков, их записали на отдельном свитке, и он клятвенно пообещал поставить на этом месте памятник, на котором золотом выбиты будут имена всех героев. А кроме того семьям их будет на следующие пятьдесят лет назначена щедрая царская пенсия. Не придется ни голодать, ни побираться…
Они шли на смерть и погибли как герои…
Осада еще продолжалась, но без прежнего огонька. А спустя неделю, которую Каменец героически продержался, наступило время для второго хода.
Селим Гирей отдыхал в обществе любимой наложницы, когда ему принесли письмо. Аккуратный свиток… простенький такой…
Мужчина прочитал его, удивленно вскинул брови, а потом кивнул своим татарам:
— Гонца ко мне.
И через несколько минут любовался спокойным видом Ивана Морозова, который стоял напротив татарского хана и так же изучающе смотрел в ответ.
Какой он — Селим Гирей?
Сложно сказать. Наверное, главное в его облике — глаза. Черные, яркие, умные, затягивающие, словно водоворот. И властность, ощутимая почти физически.
Ваня ощутил, как пересыхает в горле.
Смогут ли они?
Справится ли он?
А потом перед его глазами вдруг встало, как живое, лицо Софьи. И не разумом, нет, каким-то внутренним чутьем понял юноша, что опаснее тот, кто не выставляет напоказ свою силу.
Улыбнулся.
И успокоился.
Селим Гирей же разглядывал стоящего перед ним мужчину. Не юношу, нет, Ивану уже за двадцать. Молодого мужчину. Высокого, с растрепанными русыми волосами, спокойного, удивительно спокойного для того, чья жизнь в чужих руках.
Он… улыбается?
— Ты дерзок, русич.
— Мне встать на колени, государь?
— Я могу поставить тебя на колени. Но это ведь тебя не сломит.
— Это просто жест уважения, — Софьиными словами ответил Ванечка. — Это не имеет значения, если в жест не вложены истинные чувства.
— Вот как? Я могу сделать твои чувства истинными.
— Безусловно. Я не так силен, чтобы выдержать пытку.
— И все же пришел сюда. Зачем?
— Я пришел со словами своего государя. И с его предложением.
— Да, я видел. И это — тоже.
Селим Гирей коснулся свитка. Ленивым жестом повертел в пальцах выпавший на стол изумруд.
— Если позволите, государь…
Иван указал подбородком на небольшой кошель на своем поясе.
— Это мой государь посылает вам в знак своего уважения.
— Вот как?
Селим Гирей сделал жест рукой. Один из татар сорвал кошель с пояса юноши и бросил на стол пред повелителем. Открыл по его приказу — и на стол посыпались изумруды.
— Твой государь богат…
— И щедр. Вы не получите столько здесь. Речь Посполитая изнурена войной с нами. Какую добычу вы соберете здесь? Пара десятков баб, которые
