— Я не знаю, во что я верю! Наверное, что-то такое есть, только я не задумывался. Я воевал всю жизнь, кроме самого начала… Мой единственный договор — присяга. Странно звучит, я понимаю… Нет, у меня были женщины, если вдруг вы об этом, но я большинство и вспомнить-то не могу.
— Разумеется, были. — Ирэна шире распахнула свои поразительные глаза. — Мне не важно, что было у
— Что-то случилось? — Создатель, какой глупый вопрос, под стать задавшему его глупцу! — Я могу помочь?
— Я не знаю, в том-то и беда. — Она поднесла ветку к лицу, будто желая защититься. — Если бы вы увидели меня раньше, если бы хотя бы привезли Гирке… Впрочем, нет, тогда было бы еще хуже!
— Ирэна, ради Создателя!.. Объясните понятно, иначе я свихнусь. Я ничего не могу просить, просто помните, что есть такой… генерал, для которого вы — всё.
— А как же присяга?
— Тогда — всё, кроме присяги.
— Вы честны, я тоже попробую. Я в юности имела глупость влюбиться в одного из ваших кузенов. Мало того, я сделала нечто для нашей семьи чудовищное: призналась в своем чувстве. Герой моих снов удивился, что-то забормотал… Ему было неприятно и странно, я попыталась сохранить лицо — можно подумать, это было возможно — и ушла. Мне было больно, но любовь из души вытекла, как из треснувшей чашки. Нет, зла я Роберу не желала, зачем?
Потом был весь этот ужас с мятежом, отцу чудом удалось остаться в стороне. Если бы Окделл дожил до суда, нам пришел бы конец. Эгмонт, доказывая, что всегда вел себя как рыцарь, выдал бы всех, кто когда бы то ни было участвовал в алисианских заговорах. Не из страха, а чтобы о нем не подумали дурно… Нас, и не только нас, сам того не ведая, спас Алва, хотя, возможно, Ворон как раз знал, что делает. Валентин считает именно так, а брат ошибается редко, реже нас всех. Но я хотела сказать о другом. Сперва объявили, что все ушедшие к Ренквахе Эпинэ погибли, потом оказалось, что Робер выжил.
Значит, Робер Эпинэ. Кузен, на которого ты, по всеобщему мнению, похож. Единственный уцелевший, и, судя по всему, хороший человек.
— Что ж, сударыня, я вас понял…
— Поняли? Как можно понять человека, который не понимает сам себя? Который еще ничего не сказал? Я приняла предложение Альт-Вельдера, потому что любовь от меня отвернулась, но жизнь на этом не кончилась. Семья нуждалась в нашем браке, а семья, граф, это так много… Я знаю о вашем несчастье, вам было очень плохо, неудивительно, что вы не заметили свободы, которую получили, но я продолжаю увиливать. Мы, спруты, очень скользкие, этого у нас не отнять. Вы готовы слушать дальше?
— Да.
— Осталось совсем мало. Альт-Вельдер был со мной безупречен, а я… боюсь, это я убила его. Невольно, но убила.
— Ирэна, не шутите так! Ойген… Райнштайнер вынюхал здесь все. Когда он говорил про вас, я чуть с кулаками на него не бросался, зато теперь известно точно, кто и где был… Вы не могли никого убить!
— Все не так просто. — Она вновь говорила тихо и отрешенно, будто называя цветы. — Пожалуйста, дослушайте… Баронесса Вейзель обожала своего Курта, но своих детей она любила бы, кто бы ни был их отцом, я же… Я знала, что детей Альт-Вельдера любить не смогу. Я боялась и не хотела рожать, пила траву, лгала… Так и жила, пока мужа не привезли с Мельникова луга. Разумеется, я ухаживала за ним, ведь это было моим долгом. Однажды ночью я поняла, что, лишая человека наследников, поступаю подло и нарушаю данную у алтаря клятву. В Альт-Вельдере есть поверье про источник в лабиринте — туда несут подарки и просят помощи. У меня было ожерелье, которое я очень любила, хотя вообще к драгоценностям равнодушна.
Утром я бросила его в воду, оно опустилось на дно… Вы видели этот пруд, в солнечный день там разглядишь каждый камешек. Я смотрела на уже не мои изумруды и думала, как хорошо любить, просто любить и быть нужной тому, кто нужен тебе. Я вспоминала Робера Эпинэ, его лицо, улыбку, манеру говорить, представляла, каким он стал сейчас… Кажется, у меня мелькнули мысли о вдовстве, о том, что Валентин свободен от прошлого, а я привязана к мужу и безумной сестре.
Меня застигла сбежавшая от слуг Габриэла, она вела себя ужасно… Для нее я была тюремщицей, предательницей, самым страшным врагом, но она оставалась моей сестрой, родной кровью. Габриэла как-то поняла, чего я искала в лабиринте. Я бросилась прочь, она осталась на месте и продолжала кричать мне в спину. На четвертый день Гирке зачем-то пошел в лабиринт и утонул, потом погибла Габриэла и появились вы. Теперь понимаете?
— Нет. — Жермон в самом деле ничего не понимал. — Нет, сударыня.
— Что-то, что здесь живет, разом освободило меня от нелюбви и долга, а затем привело сюда вас, такого похожего на мою девичью любовь. И вы меня полюбили. Вы ли, Жермон? А если это игра закатной твари? Она дает мне все, чего я хотела, и тут же отбирает, потому что я становлюсь убийцей, а вы просто околдованы. Если б не это, вы смотрели бы на меня, как некогда Робер, и не знали, что говорить забывшей гордость женщине.
— Закатные твари!..
— Они. — Ирэна вновь была спокойна. — И они меня не отпустят. Раньше я думала, в моей жизни не будет ничего страшней Габриэлы.
