— Я бы тебе сказала как, — хмыкнула Матильда, — только ты по-алатски, как я по-кагетски… Хорошо, что мы здесь заночевали, но второй ужин будет слишком, а ведь наш хозяин не из самых богатых.
— Самых мы объехали, ибо всему есть предел: и желудку, и времени. Идем, душа моя, ибо тот, по чьей вине стынет мясо, немногим лучше твоего святого.
— Он и твой тоже! — слегка цапнула аспида Матильда. — Святые, что жили до Оллара, у нас общие.
— А вот и нет. — Бонифаций привычно поднял палец. — Великий Франциск непотребных святых упразднил, оставил лишь тех, от кого польза есть — если не душе, то Талигу. А какая польза от разрубленного ханжи? Скота хотя бы съесть можно… Почему серьги малые вздела? Непорядок.
— Я не Древо Урожая, а супруга кардинала Талига, — наставительно сказала принцесса, но серьги заменила. Причем с удовольствием. Спускаться по широкой, хоть и деревянной, лестнице рука об руку с внушительным супругом тоже было приятно.
Хозяин уже восседал за разноцветным от яств столом. И в Алате, и в Агарисе, и в Талиге кушанья по глазам не били. Да, сласти попадались яркие, а мясо украшали красными, желтыми и зелеными овощами, но именно украшали. Здесь же царили ядовитая зелень и неистовая желтизна, а оттенки красного и вовсе напоминали о закате, но Матильда все равно похвалила.
— Так красыво, — обрадовался казарон. — Жить надо ярко, как птыца!
— Воробьи считают иначе.
— Варабэй нэ счтытает, варабэй нэ может. Он бэднак! Голуб тоже бэднак, но он уже блэстыт! В крэстийанской хабле мало цвэта. В замке казарона жывот радуга.
— А что тогда живет в четырежды радужной Паоне? — поддержал разговор сидящий по правую руку от хозяина Валме.
— Воры! — отрезал хозяйский тесть, вооруженный ногой нухутского петуха. — Оны крадут всё и продают как свое! Оны кралы наших птыц, вытыкалы на своих шпалэрах и говорылы — гайыфскый стыл! Мы украшалы замкы птыцамы, когда гайыфцы ходылы в сэрых трапках!
— Возможно, — предположил наследник Валмонов, — серое было в моде?
— Пробуй это выно! Харошее, старший сын прыслал вмэсте с часамы. — Хозяин жил сегодняшним днем и думал о том, что ему уже привезли и привезут еще. — Целая тэлэга часов, и всэ пают! Тэпэр у мэна в каждой спалнэ часы с птыцамы!.. И вот это тоже пробуй… Из пагрэбов замка Марапон!
— Это мы научылы Гайифу всэму! — стоял на своем тесть. Тощий, в чем-то парчовом, он то грыз нухутскую ногу, то принимался ею размахивать, и Матильда не выдержала.
— Ваш родственник, — сообщила она казарону, — напоминает мне друзей моего покойного мужа.
— Много ест, — кивнул казарон, — и много говорыт, но мнэ ест чем кормыт. Он умный, а за столом должно быт много всэх и много разговоров! Пробуй эту птыцу! Ее тушилы в траве кры-гж-бш…
Умопомрачительно запахло — слуги водрузили на стол здоровенный чан. Будь такой у древних варитов, святой сдался бы и остался неразрубленным, но пожиратель нухутских ног был пресыщен.
— …училы их пысат! — продолжал возмущаться он из-за плеча зятя. — Аны кралы наши буквы! Мы — патомкы саймуров, а кто гайыфцы? Откуда оны прышлы? Зачэм?
— Я сегодня же доведу ваше мнение до сведения гайифской стороны, — пообещал Валме. — Скажите, а шпалеры с дамами-воительницами — это чисто имперское или тоже позаимствовано у вас?
— Нэт, — вступил хозяин, — это прыдумалы глупцы! Развэ дама можэт ваеват?! Зачэм?! Ваюет мужчына, дама его любыт, а он любыт даму!
— Господа, — подал голос от двери уклонившийся от завтрака Дуглас, — к моему глубокому сожалению, должен напомнить, что нужно спешить. Только что прибыл курьер от генерала Коннера. Доверенные лица его величества Бааты уже на месте. Его высокопреосвященство и ее высочество ждут в аббатстве Гидеона Горного не позднее шести пополудни.
3
Дорога оставалась горной, хотя близость равнины и ощущалась. Склоны стали пониже, камешки под копытами помельче, ручьи потише, но необычная, резкая красота все еще радовала глаз, а дующий в спину прохладный ветер делал дневную жару терпимой. Пегая мориска неутомимо вышагивала между мерином Бонифация и гнедым Крепышом Коннера, присоединившегося к кавалькаде, едва набитый часами, винами и гостеприимством дом скрылся из глаз. Да, лошади были веселы, а вот Бонифаций усиленно хмурился, сведя и так чрезмерные брови в толстенную черно-седую гусеницу.
То, что кардинал предоставил драгоценную супругу Темплтону с Пьетро, говорило о многом: его высокопреосвященство явно собирался изречь нечто то ли секретное, то ли не слишком приятное, а пока собирался с мыслями. Валме не торопил — думал о том, как четверо конных ехали с перевала, а следом за ними катилась ночь. С чего прощальная кэналлийская кантина влезла в голову, виконт не представлял, но жутковатая четверка незримо
