— Да уж. — Робер словно вживую увидел юную Ивонн. Он так и не написал Креденьи, болван эдакий! — Неудивительно, что король боялся развода.
— Он другого боялся. Катарина потеряла ребенка, и дядя заподозрил, что это подстроили. Все, на что бедняги хватило, это потащить жену к нам в гости. Я как раз был в Ноймаре, долечивался: гаунау мне здорово дали по голове. Собственно, после этого я и стал у отца на посылках.
— Так может, тебе завтра не надо?!
— Все давным-давно прошло, просто в Ноймаре я оказался нужней, чем в Торке. Катари понравились наши радуги, и ей впервые за многие месяцы не было страшно. Мы часами сидели у водопада и болтали о всякой ерунде. Нет, я помнил, что передо мной — королева, это она забыла! Не в том смысле…
— Заткнись, я… не Колиньяр, чтобы везде находить мерзости!
Окрик пришелся к месту — Эрвин кивнул и откинулся на закрытую пестреньким тряпичным чехлом спинку стула. Ни Левия, ни Арлетты рядом, увы, не было, и Робер попытался вспомнить то, что ему слышалось в Старом Парке и позже, на пыльных, забитых войной дорогах, но слова рассыпа?лись порванным ожерельем. Объяснить другу, что ничего не кончается и сквозь любой пепел прорастают травы, Эпинэ не успел, ноймар справился с собой раньше.
— Родители не считали королевский брак удачным, — резко бросил он, — но дамы, которых могли навязать дяде, их не устраивали еще сильнее. Катарина никому не вредила, а эти могли бы. Мать предложила напугать сразу Сильвестра и папенек, желавших подсадить на трон своих дочерей. То, что Ворону никто не указ, знали все, замахнуться на его любовницу не рискнул бы даже кардинал. Дядя пришел в восторг, а Катари… Что ей оставалось делать? Она попробовала Алву соблазнить, нарвалась на оскорбление, и Фердинанду пришлось раскрыть карты. Это было мерзко, унизительно для всех, хотя Фердинанд мог и не понимать. Для дяди не было ничего страшней Сильвестра, он не представлял, что можно сказать «нет», а Ворон не говорил «нет» Фердинанду. Я не понимал, почему, долго не понимал… После драки у эшафота до меня дошло: Первый маршал показывал, что в Талиге правит король Оллар, и его слово закон для герцога Алва, а значит, для всех Золотых земель! Ворон согласился разыграть адюльтер, но Катарине он не верил почти до конца. Из-за братьев и этой ее глупой попытки… Ты знаешь, это ведь Катари его вызвала?
— Еще бы, — пробормотал Робер, вспоминая суд.
Сколько вокруг торчало всякой швали, а они смотрели друг на друга, словно впервые! Лица Рокэ со своего места Роберу было не разглядеть, но сестру-то он видел и ни змея не понял, умник! Любовь, она такая: огреет сзади подносом, и увидишь, что есть небо, а на нем звезда! Твоя, единственная… Катари в самом деле нельзя было не полюбить, Алва и полюбил, а она полюбила его, но как после всего они могли друг другу признаться?! И еще эта болезнь… Подпустить к себе, полумертвому, любовь Ворон не мог, а сестра ничего не понимала. Ждала, надеялась, молилась и погибла. Робер поднялся и разлил вино.
— За нее. И за завтрашний бой.
— Да, — Литенкетте отрешенно приподнял стакан. — Она за нас все еще молится.
Молится. Если там, куда уходят, помнят, если там есть кому молиться. Эрвин не пил — ждал еще чего-то, и Робер в который раз проклял свое косноязычие. Выручил Дювье, явившийся доложить, что к рейду все готово.
— Налей себе, — с облегчением велел Иноходец, — и садись.
Вообще-то
— Вставать рано, — напомнил Дювье, но стакан взял. — Да и с
— Не будем мы переносить, — решил Эпинэ, потому что откладывать вылазку не стоило, как и продолжать мучительный для Эрвина разговор.
