— Да, господин Проэмперадор.
— Ли!!! — Арно послушался и замер, Эмиль не собирался. — Придуши тебя Леворукий, что ты затеял?!
— Нужно было проверить, действительно ли мы связаны, и если да, то насколько. — Савиньяк слегка повернулся и принялся закатывать левый рукав. — Ми, будь так любезен, сядь… Озарения в фехтовании и сегодняшнего желания ускакать в закат мне для выводов не хватало. Если нас связывает кровь, которой мы имеем право клясться — а это первое, что приходит на ум, — то оставалось эту кровь в достаточном количестве пролить.
— Скотина!
— Так было нужно. Господа, между прочим, мой брат целый вечер собирается выпить за герцога Алва. Почему бы нам это не сделать? Рокэ родился именно сейчас.
— Достойный повод, — веско сказал бергер, — и мы несомненно выпьем, но в твое вино, Лионель, нужно немедленно положить мед. Для восполнения кровопотери.
4
Знаменитая «кровь» была кислой и при этом горчила. Алатка недолюбливала чужие вина, но пила, слушая сразу кагетку и гитару. Как ни странно, Валме с этими конными справлялся — они ехали с перевала и тащили с собой ночь. Вот эту самую, осеннюю. Ночь — и с ней вместе что-то еще, трудноуловимое и очень важное. Дышащий пол мешал сосредоточиться, алатка зажмурилась и тут же увидела одинокую ногу. Та исхитрилась украситься бумажной хризантемой и порывалась плясать. Принцесса торопливо распахнула глаза — пол дышал, гитара пугала, Этери гладила полыхающую ройю.
— А ведь твоего отца, — на всякий случай напомнила Матильда, — убил Алва.
— Убил, — согласилась кагетка. — А Баата — братьев. Это не мешает ни мне, ни ему, а кровь отца не дороже. Алва сделал хуже: он отдал меня бакранам, но Ворон меня не видел, а отец отдавал всем… Всем!
— Ты это уже говорила.
— Вы напомнили о казаре, моя память о нем — это память о торге!
Четверо конных, вконец истоптав душу, убрались, и вечер заполнило что-то немыслимое, чистое, как вода с гор, как юность и надежда, но не сахарная, не слепая, не пугливая, а способная взглянуть хоть бы и на солнце.
— Опять бакранское, — объяснила Этери, — но кто поет, не знаю. Вам налить?
Кувшин показал дно, Этери его оттолкнула, сбив на пол блюдо с фруктами. Желтые, синие, рыжие шары и шарики раскатились по сопящему полу, причем самые дошлые устроились в лужице мансая.
— Вот возьму и соберу! — прервала жуткий разговор Матильда и кое-как встала. Пол не проснулся, стоять на мерно колыхающихся плитах было трудно. Женщина покачнулась, села рядом с лужей и лишь потом сообразила, что, собрав мокрые сливы и персики в подол, пропахнет мансаем. Потом доказывай, что она помогала подвыпившей Этери, а не сама спьяну облилась. Это вдовица Ракан могла творить что хотела, а супруге кардинала надо выглядеть прилично, хотя бы при союзных казарах. Ругнувшись, женщина попробовала подняться. С первого раза не вышло — нужно было опереться руками, а в них были сливы.
— Позвольте вам помочь.
Это был он! Жеребец с галереи. Маску и приятеля он где-то потерял, и алатка увидела, что у него лиловые глаза. Будь они синими, мерзавец походил бы на Алву, каким тот был лет десять назад.
— А где второй? Белый? — вопросила принцесса и высыпала фрукты назад в разлитый мансай. — Ты-то — черный…
— Я бываю и белым, и черным.
За спиной ахнула Этери, но жеребец имел обыкновение доводить начатое до конца. Умело подняв Матильду с не унимающегося пола, он взгромоздил свою ношу на подушки, подобрал самые заметные из раскатившихся фруктов и только после этого обернулся к кагетке.
— Прошу извинить мое вторжение, Этери. В Хандаве легко заблудиться.
— Вы… — простонала дочь убиенного казара. — А… мы… Мы пьем за вас!
— Я польщен.
— Это не он! — поспешила развеять недоразумение со своего ложа Матильда. — Я его уже видела… Он — конь и выходит из стены.
Жеребец свое разоблачение принял спокойно, он вообще не терял головы, в отличие от Этери. Хотя что она видела, эта девчонка?! Ни кладбищенских львов тебе, ни отгрызенных ног!
— Вы ведь думали, что я одна? — лепетала пока еще не изменявшая жена. — Я каждый день одна… Только сегодня… Я хотела собрать ваших друзей, хотя бы друзей.
