сейчас дрыхла и видела Хогберда с ведром, только Этери грохнула бокал, полетели брызги… Сама Матильда бокалы тоже колотила, но любовников при живом Анэсти у нее не водилось. Дура, дважды себя наказала, сперва — мужем, затем — воздержанием!
— Только один раз…
— Постой… — затрясла головой Матильда. — Кому изменять?
— Вакри.
Этери так и не опускала взгляда. Как в церкви, когда у Создателя не просят, а требуют, и не милости, а справедливости.
— Ничего не понимаю. Твой муж ведь Барха!
— Стал после рождения первого сына. Бакраны так часто меняют имена… Но для меня муж — Вакри. Он пришел ко мне как Вакри. Этого я ему не забуду!
— И что? Все было так мерзко?
— Не знаю… Да! Было. Дело не в Вакри… Меня продавали, продавали и, наконец, продали! В хаблу… Вместе с пятью языками и акварелью. Я живу… Как же иначе? У вас вспоминают анаксию, мы любим говорить о саймурах… Вы слышали про саймурскую царицу? Она построила на берегу башню и пускала к себе всех! Вельмож, воинов, купцов, пастухов. На одну ночь. Утром их уносил Рцук, а вечером царица открывала окно и ставила на него свечу. И кто-то опять приходил. До утра. Отдать жизнь за ночь с царицей может любой пастух… Жизнь! Вакри ничего не отдал, только получил. Из чужих рук! Пастух и царевна… Я вам налью! Не мансая… Я ведь так и не стала алаткой, а это — кровь! Для
Новая струя была темно-красной, в ней купались огоньки свечей, а за стеной вновь безбожно лгала гитара, притворяясь кэналлийской.
—
Виконт пел вполне прилично, если б он еще не замахивался на то, с чем нужно родиться.
— Валме не годится, — вернулась к тому, что болело, принцесса. — Тебе нужен Дьегаррон! Сама бы с ним, только хряк мой… Не могу! Мой он теперь! Может, и Хайнрих моим стал бы. Жирный же и не дурак! Ладно, не суть, ты Дьегаррона не проворонь, хорош… А глаза какие!
— Мне все равно… Если не Ворон, то кто угодно, лишь бы я сама его позвала. Я!
—
— «Четверо», — повторила за какими-то кошками Матильда. — Их всегда четверо…
— Но сердце у них одно. — Лисичка подняла неразбитый бокал. —
3
Со стола убрали, зато принесли яблоки и, чтоб его, пиво. Значит, не конец, значит, сидеть и сидеть. И слушать о том, в чем Ариго ни кошки не понимал, как ни старался. Ойген с Савиньяком не стали бы забивать себе и другим голову чепухой, да и творящееся вокруг криком кричало об опасной дряни, с которой нужно что-то делать. Увы, все, на что хватило Жермона, — это разгадать маневр Бруно, да и то благодаря горячке. Сейчас генерал был здоров, как Ойген, и бреда не предвиделось. Оставалось напиться до говорящих ежей — авось явятся и все объяснят…
— Герман, ты сыт? — озабоченно поинтересовался барон. — Потому что, если ты голоден, с тобой говорить бесполезно.
— А со мной говорить бесполезно в любом случае, — хохотнул Эмиль. — Давайте разделим наши силы. Вы трое будете думать, а мы трое — спать. Малыш вот уже…
— А вот и нет, — дернулся Арно. — Не сплю, но всегда могу уйти.
— Не можешь, — обрадовал Лионель и тут же перебрался к двери, устроившись на полускрытом красной портьерой сундуке. Проэмперадор вел себя как всегда, то есть не поймешь как. Что делал бы сам Жермон, узнав о предчувствии на свой счет, генерал не представлял. Наверное, попытался бы написать Ирэне, но Савиньяк женой обзавестись не успел. Зато его ждала мать…
Лионель, похоже, почувствовав взгляд, кривовато усмехнулся, от чего Жермону стало неловко, как бывает неловко перед теми, кто остается в заслоне. Генерал с нарочитой лихостью подкрутил усы и подмигнул Ойгену:
— Если нужно, я могу и потерпеть, но неужели у тебя только пиво?
— Вино сейчас греют вместе с пряностями, — невозмутимо объяснил бергер. — Господа, нам нужно понять причину нашего странного поведения. Сперва, Герман, я полагал твой порыв жизнелюбивой выходкой недавно и счастливо женившегося человека, а свой — нашей дружбой, скрепленной в Зимний Излом по заветам Агмарена и прошедшей испытание на Мельниковом лугу. Сходное желание маршала Лэкдеми можно объяснить совпадением, тем более что он намеревается вступить в брак. Но появление на той же дороге и в тот же час полковника Придда и теньента Сэ заставляет задуматься.
— Как и то, что мы шестеро, кто чаще, кто реже, фехтуя, предугадываем движения друг друга, — напомнил Лионель. Теперь он взобрался на сундук с ногами и, придавив портьеру, прислонился к стене; раньше он такого себе не позволял. — Жермон, я не говорил вам, что мать нашла потомка
