свой мир, погрузили анаксию во временный полусон, отняв у ее жителей желание что-то делать сверх того, без чего не обойтись? Есть, одеваться, строить дома, продолжать свой род приходилось, но к большему не тянуло. Это прочим достались запреты и кары за их нарушение — мор, холод, потопы… Выжившие раскармливали жен, шарахались от большой воды и не воевали в Излом, а в анаксии тем временем просто тихонько жили и ждали. Время шло, боги не возвращались, люди рождались людьми, и нечто, к ним приставленное, продолжало отбирать у них бо?льшую часть стремлений. Вот отобранное и заполняло те самые загадочные «колодцы», о которых мы с тобой не раз говорили.
Академики обожают рассуждать о всяческих невидимых глазу и неосязаемых субстанциях вроде мирового эфира. Видимо, то, что отбиралось у людей, имеет сходную природу и при этом со временем способно портиться. А почему нет? Ведь его источник — смертные, а все рожденное умирает и разлагается. Загнивает даже вода, если в ней нет соли и много ряски и водорослей. Вишневое вино, перестояв свое, стало ядом. Стремление к недостижимому, готовность к риску, нежелание довольствоваться тем, что уже есть, превратились в скверну, которая выплеснулась на самые крупные и самые старые города. Вышло нечто вроде коронационных фонтанов, что били на столичных перекрестках. Не все готовы пить дармовое вино — особенно если оно омерзительно, но для пьяницы вкус и запах значения не имеют, он выпьет любое, лишь бы было доступно. И он не протрезвеет, пока бьет фонтан. Подумай над этим. Если ты меня опровергнешь, я буду лишь рад.
— Я буду думать, — очень серьезно пообещал бергер, — но я просил бы тебя сообщить то, что ты мне рассказал, графу Валмону и Хайнриху. Мне трудно в этом признаться, тем не менее гаунау нам необходим.
— А мне было трудно пригласить тебя на встречу с Хайнрихом. Неделю назад я написал ему о необходимости обсудить положение, в котором север окажется к лету. Ты со мной поедешь? Это никоим образом не приказ.
— Подобная встреча — необходимость. Разумеется, я приму посильное участие, однако ты к этому времени должен находиться в добром здравии. Мы можем принять меры по защите от покушения, но нельзя сбрасывать со счетов такие вещи, как проклятия, порча и загробная ненависть…
— Постой-ка! — Это не было предчувствием, просто тихо всхрапнувший Грато дал понять, что поблизости появились чужие лошади. — Кажется, закатом любовался кто-то еще. Или
2
Озеро было золотым насквозь, до самого усыпанного несметными сокровищами дна. Вглядевшись, Матильда узнала янтарные четки, проданные Альдо и перекупленные Хогбердом. Рядом упокоились фамильные украшения Мекчеи, но главной драгоценностью оставалось само озеро, ведь в нем плескалась не вода, а старый мансай. Можно было встать на колени и пить, пить, пить до изнеможения. Агарисские сидельцы так и делали — стояли на четвереньках вдоль маленькой бухточки и лакали, воздерживался лишь Хогберд. Пегий боров зачерпывал золотистое вино ведром и, воровато оглядываясь, передавал отцу эконому, а тот переливал краденое в водовозную бочку, куда впрягли злополучного линарца. Хогберд не просто вернул лошадь монахам, он вступил с ними в сговор! Проныра мог черпать из запретного озера, ведь его принимала в своем доме урожденная Мекчеи. Поделать с этим ничего было нельзя: нечисть пускают лишь раз — называют по имени, и она входит. Кто-то является налегке и забирает хозяев, а барон приперся с ведром и принялся, по своему обыкновению, наживаться.
— Теперь ядом станет и это вино, — грустно сказал черный олларианец, о котором Матильда забыла и думать. Аспид стоял у самого берега, придерживая полы своего одеяния. — Вы опоздали, фокэа, но я вас не виню. Вы счастливы, а счастье отвлекает!
— Я им сказала про колодцы, — обиделась Матильда, — и Валме даже услышал.
— Колодцы все равно расплескали, — укорил аспид и попятился, потому что из мансая вылезла нога в сапоге, но без туловища. Нога заканчивалась белой костью, совсем как у курицы, которую уже обглодали. Одинокая конечность пару раз топнула, чтобы отряхнуться, полетели золотистые брызги, аромат мансая стал еще сильней!
—
— Я больше не могу! — по-женски всхлипнуло озеро. — Если я не изменю, я сдохну! Я должна… Должна ему изменить… Один раз, но так, чтобы… Чтобы я выбрала сама… Простите!
— Чего?!
Ее высочество оторопело уставилась сперва на янтарную лужицу на полу, затем на пустой бокал в своих руках и, наконец, на утирающую глаза Этери. Всегда безупречно уложенные волосы кагетки вырывались из-под бакранской ленты, щеки горели, а по одной из них ползла неухваченная слезинка. Все вместе — лужа, Этери, стол и сама Матильда — неспешно кружилось, зато не было никаких олларианцев, хогбердов и обгрызенных ног. Уже легче.
— Я все равно это сделаю! — Этери вскинула растрепанную головку. — Сделаю… Иначе я не смогу… себя хоть как-то ценить! Ваше высочество, мне нужен любовник!
— Когда? — брякнула алатка, поняв, что она напилась и заснула. Как последняя дрянь, потому что под чужую беду спят только дряни. Она б и
