весы всё… Они больше не боятся за свою шкуру, а Создателя они не боялись никогда. И еще они ненавидели: бесноватый фрошер — Савиньяков, Марге — кесарскую фамилию, Штарквиндов, Фельсенбургов, всех, кто выше, удачливей, смелее. Страх и ненависть уравновешивали друг друга, теперь одна чаша весов опустела.
— Проэмперадор Севера и Северо-Запада квартирует в этом доме, — напомнил о своем существовании провожатый, и Руппи понял, что ведет себя как полный невежа.
— Нас друг другу не представили, — лейтенант постарался, чтобы его голос звучал как можно беспечней, — но в нынешних условиях это излишняя роскошь. Вы меня знаете, я вас нет.
— Герард, — улыбнулся фрошер. — Если потребуется, теньент Кальперадо. Вы путешествовали с моей сестрой, она о вас очень высокого мнения.
— Я польщен, — совершенно искренне сказал Руппи, и лежавшая на душе тяжелая ненависть отпустила, словно утопленника багром отпихнули. — Вы не будете возражать, если я продолжу знакомство?
— Разумеется, нет! Селина скоро вернется, она… Ее пригласили бергеры по крайне важному делу, а я не смог ее сопровождать.
Что за важные дела с бергерами могли быть у разъезжающей в мужском платье красавицы, и почему ее жизнерадостный брат находит это естественным, Руппи выяснить не успел. Они миновали дежурных «фульгатов», и Герард распахнул дверь, за которой предположительно был Савиньяк. Однако увидел Руперт корнета Понси. Красный, как сам закат, и не столько недовольный, сколько растерянный, он смотрел мимо лейтенанта. Понять, куда именно, мешала дверь, которую придерживал Герард.
— Корнет, — раздалось из комнаты, — для поэта вы подбираете оскорбления просто отвратительно. Допустимо назвать неприятного вам человека негодяем, а даму — куртизанкой и исчадием порока. Это, даже будучи недоказуемым, произведет некоторое впечатление, хотя бы за счет экспрессии. Но назвав того, кто оставил вас в дураках, глупцом, а несомненную красавицу — дурнушкой, вы расписываетесь в собственной несостоятельности. Сейчас вы меня ненавидите, попробуйте выразить свои чувства словами. Господин Фельсенбург, не стойте в дверях, вы загораживаете дорогу поэту.
— Никоим образом, — пробормотал Руппи, пробираясь в обход Понси к окружившим стол могучим стульям.
— Я хочу в кровавый бой! — взвыло за спиной. — Я рожден для страдания и гибели средь дыма и пламени… Я…
— Видите ли, корнет, — стройный мужчина с льняными волосами поигрывал алой перчаткой, — войны я предложить вам сейчас не могу. Ступайте и попробуйте написать что-то действительно обидное. Кругом. Марш.
Понси дернул головой, как дергала, готовясь вспрыгнуть на колени, Гудрун, издал даже не кошачий — мышиный писк, щелкнул каблуками, споткнулся и вылетел вон. Хозяин комнаты, даже не взглянув в его сторону, протянул руку.
— Лионель граф Савиньяк, — отрекомендовался он. — Вы хорошо действовали как в Эйнрехте, так и у Китят.
— А вы… Вы хорошо действовали у Ор-Гаролис и в Гаунау.
— Мне ничего другого не оставалось, как, впрочем, и вам. Садитесь.
Победитель, подлинный победитель Фридриха оказался тварью позакатней Вальдеса, поэтому собственные когти Руппи решил предъявить немедленно.
— Господин Савиньяк, — не допускающим возражения тоном сообщил лейтенант, — с вашего разрешения, я сниму этот мундир.
— Варвары прекрасно обходятся без мундиров. — Маршал бросил перчатки на стол, алой искрой сверкнул одинокий, видимо — родовой, перстень. — Руперт, вы готовы ощутить себя варваром?
Вскидываться на дыбы было глупо. Руппи быстро, как и положено моряку, избавился от чужой перевязи, но этим и ограничился. Разговор обещал стать одним из самых странных в жизни наследника Фельсенбургов, но на столе Савиньяка хотя бы не лежало Эсператии, или как там ее называют фрошеры.
2
— Слушай… — Роскошная положила руку Мэллит на свой живот. — Вот так, девочка, это и приходит.
Мэллит слушала зреющую жизнь, опустив глаза. Она понимала, сколь это важно для матери и всех любящих ее, только поет не разум, а сердце. Сердце гоганни молчало, но правда не всегда лучше лжи, пусть пойманная ложь и ранит, как шипы обманных роз.
— «Это счастье самого счастья», — прошептала гоганни строки Кубьерты. — «Это бутон весны и исток вечности».
— У тебя это тоже будет. — Юлиана была довольна, и Мэллит поняла, что говорила правильно. — И не выдумывай всякие глупости! «Счастье счастья»… У нас два счастья: твой единственный и его дети, именно
