подозрительных следов, на лице улыбка, усталая и счастливая, под глазами — круги. А ведь он был болен, и долго, но ни сам не догадался, ни другим в голову не пришло. Ну спит чуть не до обеда, ну ползает по утрам, как уж по холоду, и что? К вечеру оживает, ест за троих, шутит, смеется… Разве так болеют? Разве так умирают?!
— Пропустите, сын мой.
Брат Анджело спокоен и сосредоточен. Сколько смертей он повидал в последние месяцы, но тот, кого монаху надлежало хранить, умер вдали от своего врача. Леворукий умеет шутить, а этот год — его.
Серая спина заслонила счастливого мертвеца, и Робер обвел глазами спальню Мевена, бывшую спальню Арсена… Здесь тоже были лилии, немного, одна ветка, сиротливо лежавшая на чистейшем — ни пылинки, подоконнике. Чего удивляться, если цветы в саду сошли с ума вместе с Кэртианой и приняли Осенние Скалы за Летние?
— Я не нахожу видимой причины. — Монах отвернулся от Иоганна и вытер руки кем-то поданным полотенцем. — Никаких признаков сердечной болезни или отравления известными мне ядами. Об отравлении же пищей говорить просто непристойно.
— Горная лихорадка… — начал Робер, но врач лишь покачал головой.
— Нет, сын мой. Только не она…
— Ау-у-и!
Вой вознамерившейся рыдать служанки ни с чем не перепутаешь, а эта всегда была любопытна, пронырлива и громогласна. Жозина терпела, Робер не собирался.
— Вон, — коротко велел он непрошеной плакальщице.
Та осеклась, захлопала глазами, но унять ее так просто не получилось.
— Ой, — завела она, — ой, Монсеньор, день-то какой… дурной… Сперва — Мари, а теперь вот… И Этьен занемог, пластом лежит… Завтрак-то я готовила…
— Замолчи! Брат Анджело, вы слышали?
— Да, сын мой. Почему меня не позвали?
— Потому что ослы! Идемте…
— Нет, сын мой. К непонятной смерти врач входит один, хотя не думаю, что мне что-то грозит.
— Вы что-то понимаете?
— Возможно, но хотелось бы не понимать, а знать.
Шаги за выломанной дверью были тяжелы, будто приближался огромный, набитый под завязку гардероб. Казалось, чудище красного дерева с резными конями на дверцах, покинув свою обитель, медленно и торжественно взбирается по ступеням, чтобы увидеть смерть. Ощущение было жутким, и Робер, чувствуя себя трусливым дурнем, положил руку на эфес, но боя с мебелью, само собой, не случилось. Явился Проэмперадор Юга, возжелавший узреть происходящее лично; шагал он неспешно, с силой опираясь на трость, но шагал, производя впечатление пусть и медлительной, но неотвратимой мощи.
Брат Анджело чувствовал то же, что и Робер, иначе б не осенил себя знаком едва ли не в первый раз за время их знакомства.
— Сын мой… — шепот монаха был хриплым, будто у него пересохло в горле, — теперь я знаю
Глава 3
Талиг. Нойедорф.
Мариенбургский тракт
