Значит, муж, то есть майорат и титул. Что ж, покойный Гирке и живой Придд свою лояльность доказали, а потом, если не они, то кто? Младшие отпрыски Ноймаринена? Росио шутил об избытке Приддов и Манриков, но слишком много волков немногим лучше. С точки зрения оленя.
— Вы любите звезды, сударыня? Тогда вы вряд ли захотите расстаться с этими башнями — они созданы, чтобы следить за небом.
— Мне жаль замок, я к нему привязалась. — Все тот же светский тон, все то же напряжение в голосе. Нет, не о замке она думает, но о чем же?
— Я только сейчас понял, что вынужден просить у вас прощения. Мы, я имею в виду и вас, и вашего брата, и генерала Райнштайнера, пытались облегчить горе баронессы Вейзель, но утрату понесла не только она.
— Мне не за что вас прощать. Я получила ваше письмо с соболезнованиями, разве мой ответ до вас не дошел?
— Вы потеряли не только супруга.
— Я потеряла многих. — Так быстро и так резко она еще не отвечала. — И не я одна. Простите, я начинаю замерзать.
— Это неудивительно.
Раздумала говорить, что ж, ее право. Вряд ли дело графини Гирке из числа тех, что рушат границы и губят династии. Старых Спрутов больше нет, Валентин вне подозрений, его братья — мальчишки, самое время похоронить прошлое. В другие годы это вряд ли бы вышло, но Излом чего только не сотрет.
— Осторожнее, сударыня. Тут ступени.
— Я могу ходить по замку с завязанными глазами… Сударь, я хочу вновь стать виконтессой Альт-Вельдер. Мой муж пробыл графом Гирке недолго и погиб, будет лучше, если имя тоже исчезнет. Возможно, тогда уснет и привыкшая к нему смерть.
— Это решать не мне.
— Но ваш друг-регент, играя на гитаре, может вспомнить ваши слова.
Крутая лестница требует внимания и позволяет не отвечать, да она и не ждет ответа. Что ж, будет вопрос.
— Вам доводилось встречать выходцев, сударыня?
— Какое странное предположение.
— Вы желаете сменить имя. Иногда это служит защитой.
— Ах вот вы о чем. — Теперь она спокойна, ведь решение принято. — Героиней баллады мне уже не стать — я не нужна ни рыцарям, ни злодеям, ни нечисти.
— Вряд ли героини баллад при жизни думали, что люди с воображением превратят их беды в предмет зависти, а счастье — в нечто позорное.
— С вами страшно иметь дело…
— Не всем.
—
— Скорее, сударыня, вам холодно.
4
Если б Жермона в предвзятости к Савиньяку обвинили сейчас, он бы в ответ зарычал. Громко и неубедительно. Ничего странного и тем более дурного в том, что Проэмперадор принял предложение хозяйки взглянуть на озеро, не было, однако Ариго казалось, что его обманули и обокрали. Чувство было глупым, несправедливым и при этом чудовищно сильным, хотелось пинать стулья, топать ногами, хватать со столов вазы и бить их об стену. Жермон сдерживался, злясь на рассевшегося в кресле Ойгена и стоящего у печи Валентина, заведших очередной дурацкий разговор. Когда генерал заставил себя вслушаться, он чудом не взорвался — эти двое обсуждали все ту же экспедицию.
— Возможно, Вальдес обнаружит что-то ценное, — предполагал бергер, — но я не вижу, что это даст нам сейчас.
— Я слышал еще об одной экспедиции. — Валентин взял кочергу и, открыв дверцу печи, пошевелил угли. — Кажется, ее затевали в Дриксене, однако не думаю, чтобы она состоялась.
— А раз так, — не выдержал Ариго, — за какими кошками об этом думать? Савиньяк говорил еще и о холтийцах, эти вообще воды боятся.
— Очень хорошо, что ты напомнил о Холте. — Воистину, Ойген непрошибаем. — Мы слишком увлеклись самой экспедицией, в то время как Савиньяк имеет в виду нечто другое, объединяющее кочевников и вице-адмирала. Но я не представляю, что бы это могло быть.
— Ну так спроси! — Ариго цапнул один из стоящих на подносе бокалов, хоть и решил не пить самое малое до возвращения графини. — Савиньяк здесь.
