Его лицо застыло. Но ведь эликсир…
– Ты так ничего и не понял. – Горечь в голосе Евы уже больше не предназначалась ему. – Лидия жива. Пусть и не знала себя со своего возвращения. А ты знал, хотя был мёртв. Но скоро всё закончится. Горх, делай, что должно.
«Я успею оживить эликсир», – мелькнуло у того в голове. Он начал поднимать оружие, но мгновенно стальные объятия сковали его, выбив из руки ствол. Он посмотрел на Еву, на эликсир, такой близкий, – осталась последняя капля серебра, – на луч и на полную луну.
«Горх всегда был быстр. – Эта мысль, такая ненужная, словно подвела черту… Но он-то ставить точку не собирался, как такое могло произойти? – Чертовски быстрая и сильная тварь».
Эликсир, отравленный лучом или лунным светом, вдруг начал набухать, разорвав колбу. Но не пролился, продолжая увеличиваться в размерах и образуя уродливый овал. Он смотрел на свою работу, которой посвятил столько лет; серебристый овал эликсира повис в воздухе, продолжая разрастаться. На мгновение ему почудилось, что он увидел в нём зловещий череп с пустыми провалами глазниц, и этот череп сейчас ищуще поворачивался к нему, но это только показалось… Его работа, кропотливый ежедневный труд, его бессонные ночи и жизнь в убогой одёжке хромого и увечного парня, которого окружающие и звали-то, как городского дурачка, Алёшкой… Он начал свою великую работу ещё до падения Икши, и Горх, который держал его сейчас крепче каменного плена, был с ним с самого начала. Они делали эликсир. Работа была сложной, требовала твёрдости духа (Алёшка…), иногда жестокости, но любая великая работа, любое великое произведение искусства порой требует жестокости, там другие мерила… Икша пала – возможно, это тоже связано с их работой. И они ушли в Университет. И вот теперь Горх предал его. Как?
«Но главный вопрос совсем не в этом, – подумал он. – Лидия жива? Но… как? Почему она не связалась со мной? Ведь у нас был Горх. Мы бы столько сумели…»
Мелани поднялась. Её тело осталось лежать за колонной, укрытое одеялом, но она встала рядом с Евой, и тот же призрачный свет, что струился по лодочнику, исходил от неё. А потом из-за повисшего в воздухе уродливого овала эликсира появилась ещё одна фигура. Этот призрак тоже оказался знаком. Это был Николай, по которому так скорбел Нил-Сонов, его в Весёлой сторожке он убил последним. По перрону шли два гида, которых пришлось нейтрализовать совсем недавно на контрольном посту перед Метромостом; их было много, тех, кого он убил, и все они сейчас собирались здесь. Вставали рядом с Евой. И он понял, что его ждёт.
Эликсир застыл в воздухе. Наверное, это и вправду был череп.
Харон прибыл. И все те, кого он убил, медленно направились к нему. Ева отвернулась.
Первый хлёсткий удар серебра прилично лишил сил. Он не повис в объятиях Горха, но пошатнулся. Потом последовал следующий обжигающий удар, и он закричал. Он не хотел умирать. Он не мог умереть! Как это – сейчас всё закончится, и его не станет? Его – живого, полного надежд и чувств, умеющего смеяться и радоваться каждому новому дню? Этого не может быть! Он захотел просить Еву прекратить всё это, но она не смотрела на него. Эликсир бил по нему, безжалостно, хлёстко, откусывая от него куски жизни, высасывая её из него, как когда-то он отбирал серебро у живых. У него уже не было сил кричать, мысли путались, наскакивая одна на другую, и он лишь по-старушечьи ворчал: смотрите, что со мной сделали, Ева такая же предатель, как и Горх, смотрите, вы… Все вы одинаковые, смотрите, что натворили! Я ни о чём не жалею, я просто проиграл, а вы выиграли. Не более того. Ни о чём… Вы предатели!
А потом он понял, что это уже конец. Он шагнул за грань боли и понял, что это конец. И тогда он перестал говорить, издавать звуки. Его мучения прошли. Он захотел вспомнить то, каким он был. И вспомнить Лидию. Но то, что он натворил, помешало ему. Помешало, как гиду, улыбнуться, прежде чем шагнуть во тьму. И последнее, что он увидел, – жадный блеск глаз Харона.
Ева обернулась. Она была бледна. Горх никого не держал. Ветер, пришедший из тёмной половины мира, уносил сейчас пыль. А эликсир осыпался кусочками серебра. И Ева поняла, что это серебряные монеты.
– Тебе пора. – Харон не глядел на неё, словно его больше интересовали последние крупицы пыли, уносимые ветром. – Молодой гид оказался прав. Славная у нас вышла коммерция. – Он всё же обратил к ней взор, но в его глазах пока ещё плясал жадный огонь. – Наверное, ты всё-таки нарожаешь ему детей, и мне будет кого в своё время переправить на другой берег.
Ева ничего не ответила. Посмотрела на луч и на тех, кто стоял вокруг неё. Отыскала глазами Мелани. Наставница ей улыбалась. Еве захотелось её обнять. Больше всего в это мгновение ей захотелось обнять её.
– Можешь, – позволил Харон. – Пока ещё можешь.
Ева не стала спрашивать как. Она раскрыла объятия бесплотному призраку, но в сердце своём ощутила тепло одноногого гида, которая так многому научила её и с которой они так о многом не успели договорить.
– Прощай, Мелани, – прошептала Ева. – Я люблю тебя.
Луч двинулся, преломившись от колонны, он ушёл в дальнюю глухую стену, откуда появился Харон.
– Это там, да? – спросила Ева.
Лодочник кивнул.
– Только сначала я, – сказал он.
