– Что с ними такое? – изумление и истеричные нотки в голосе вперёдсмотрящего сменились чем-то другим. – Они обезумели?!
«А ведь ты понял, зачем они здесь, – мелькнуло в голове у Петропавла. – В это невозможно поверить, но ты понял, на что теперь, скорее всего, уйдёт оставшийся заряд луча».
Он быстро раздвинул телескопическую подзорную трубу, что всегда находилась при нём, посмотрел в настроенный окуляр и понял, что не ошибся. Глаза большинства из них были пусты, лишь у некоторых, тех, что бежали в первых рядах, можно было ещё различить какую-то угасающую обречённость, словно все они понимали, что вот-вот произойдёт, но не могли противиться подгоняющему их наваждению. Огромная толпа диких людей, пытавшихся обогнать друг друга, неслась навстречу собственной гибели. И луч даже не полз в их направлении, как вышло прежде с голубями, словно окно 317 не желало тратить драгоценную энергию на то, что и так само плыло в руки.
А потом это началось. Те, кто бежали в первых рядах, вспыхнули, как факелы, и продолжали бежать дальше, но луч теперь двинулся в самую гущу толпы. Ева всё-таки тихонько застонала. Луч налился необычайной яркостью, и в его движении вдоль и поперёк толпы как будто присутствовало некоторое жуткое наслаждение, словно окно 317 ещё ни разу не снимало столь обильной жатвы и теперь пьянело от переедания на этом пиру смерти. Всё было кончено очень быстро. Луч иссяк, захлебнулся. Кому-то из диких повезло: обгоревшие и обезумевшие от ужаса несчастные создания расползлись под защиту домов, некоторые бродили в прострации, тупо глядя в никуда; тем, кто находился в задних рядах, повезло больше – луч до них не добрался, а сейчас они в панике разбегались, прятались среди обезлюдевших, укрытых туманом московских улиц. Но большинство одичавших луч поджарил, и теперь они лежали на мостовых Нового Арбата в ожидании ночных падальщиков.
Тишина, пропитанная обескураженностью и кошмаром произошедшего, была глубокой, но не долгой.
– Все на вёсла! – зычно скомандовал Петропавел. – Следующий залп через три минуты. Успеем пройти.
«Если вообще будет залп после такого», – подумал он.
Потом всё же обернулся, произнёс с нажимом:
– Ева?! Что тебе было известно?
Та затрясла головой, словно её только что обвинили в случившемся.
– Я… – Обескровленные губы девушки еле заметно задрожали. – Мне… необходимо поговорить с вами. Немедленно. Срочно.
– Хорошо, как только окажемся в безопасном месте. – Петропавел кивнул, холодно глядя на неё, приязни и привычного тепла в голосе не было. Затем он обратился к команде:
– Остановимся не раньше, чем пройдём Смоленский метромост. – Бросил взгляд на окно, совершенно чёрное сейчас и неживое, и понял, что здание «Украины» опять начало блекнуть. – Даже дальше, напротив Киевского вокзала. Всё, за дело!
И посмотрел на Еву:
– Мне необходимо знать, что я везу в Университет, девочка моя. И разговор мне нужен предельно откровенный.
Нил-Сонов пробудился на самом рассвете и понял, что видел во сне кошмар. Лежал какое-то время с открытыми глазами, провёл рукою по лбу. Испарина. Давно такого не было. Поднялся с кровати, налил себе стакан воды, осушил залпом. Хайтек так и не забрал свой арманьяк, ушёл, подавленный, и сейчас ополовиненная бутылка сиротливо стояла в темноте на столе. Слабые сумерки рассвета ещё не заполнили комнату. Нил-Сонов подошёл к окну. Совсем скоро небо начнёт розоветь, изрежется яркими радостными полосами, но пока что-то в нём таяло вместе с темнотой, которая теперь никуда не денется, что-то из его ночного кошмара.
– Ну, привет тебе, Страна Теней, – проговорил Нил-Сонов. – Значит, опять…
Никуда не денется, пока всё не закончится. Так или иначе… Пока убийца Николая не будет наказан.
Во сне он шёл по чему-то тёмному, похожему на тоннель, в котором он никогда не был прежде, которого никогда не видел наяву. А потом неожиданно оказался в одном очень знакомом месте. Оно было окутано прежней темнотой. Только это была Страна Теней, Нил-Сонов знал это наверняка, как бывает во сне. Это существующее в реальности очень знакомое место выглядело бы так, перенесись оно туда. Как и многие чудесные вещи, которые имеют свои проекции, порой извращённые до неузнаваемости, в месте, где всё – тени, и всё показывает свою изнанку. Вот и Весёлая сторожка выглядела пустынной и скорбной, словно всё живое давно высосали из этого места. Зачем он здесь, в этом вечном сумраке? Для чего пришёл? И почему Весёлая сторожка вдруг переносится с такой знакомой плотины, где стояла лодка Николая и где оставался для него шанс уплыть, и сейчас бы пил Нил-Сонов со старым другом эту ополовиненную бутылку арманьяка, почему переносится, уже перенеслась в этот странный тоннель? Ему нельзя туда идти, нельзя подходить к тяжёлой бункерной двери сторожки, но ведь у снов свои законы, в них тоже витают тени, которые всё изменяют до неузнаваемости. Нил-Сонов стучит в бункерную дверь,
стучит громко, настойчиво, требовательно. Только ведь он чего-то не знает: что скрывает сон? Возможно, он здесь, чтобы спасти Николая, только почему он так боится посмотреть на собственную руку, которой только что колошматил в кованую дверь? Но рука сама, против воли, поднимается к глазам, и как уж теперь не отворачиваться, сейчас он её увидит.
Сейчас, вот прямо в этот кошмарный миг…
