возвращаюсь к своим вещам – а там лежит это старое хламьё. «Ундервуд», как из старых романов о великих писателях. Вот Хайтек-то бесился, что там не успел установить ни одного из своих хитроумных приборов. Древняя, но совершенно исправная. В рабочем состоянии. Обычно мы сдаём все «неожиданные» вещи в отдел артефактов и реликвий, там их изучают, но я почему-то решил оставить машинку себе. Покажу, у меня в кабинете стоит.
– Вы ведь что-то хотите сказать мне? – спросила Ева.
Петропавел рассмеялся:
– Не больше того, что сказал. А у твоего отца, профессора Щедрина, никогда не было ничего подобного? У вас дома? В качестве украшения кабинета люди иногда держат старые ненужные вещи. Или, может, профессор работал на ней?
Ева покачала головой:
– Только радиоприёмник, выпущенный в середине двадцатого века. Очень красивая и очень бесполезная вещь, – улыбнулась она.
– Угу-у, понятно… Но всё равно, зайди посмотреть печатную машинку как-нибудь.
Ева подозрительно покосилась на Петропавла. Она уже убедилась, что старый гид ничего не говорит просто так. И даже разговор, кажущийся необязательным, влечёт за собой последствия. Порой очень важные. Так было в Пирогово. Так было перед
Гостиница «Украина» выплывала из-за поворота реки в окружении буйной растительности, пробившейся сквозь каменную набережную, и она сразу не понравилась Еве. Построенное в той же помпезной стилистике сталинского ампира, что и основные сооружения канала, здание, казалось, должно было радовать глаз своей парадной торжественностью. Одна из семи знаменитых московских высоток, возведённых до эпохи небоскрёбов, как и все, увенчано башенками и шпилем. И место было выбрано превосходно – изгиб реки, переброшенный через неё свободно парящий мост, соединивший два широких проспекта… Но мост весь порос кустами и сорной травой, придя в явный упадок, и присмотревшись, Ева поняла, что так же обстоят дела и с самой гостиницей «Украина». Чёрные пустые окна казались мёртвыми, и вся она походила на гробницу, саркофаг живого здания, что стояло здесь когда-то. Вокруг шпиля кружили стаи воронья, и, к своему удивлению, на высоте нескольких этажей, там, где из более широкого основания росла основная башня, Ева обнаружила лису, то ли забравшуюся так высоко, чтобы разорить чьё-то гнездо, то ли живущую там.
– Всё здание поблекло, – мрачно произнёс вперёд-смотрящий. – Видимо, пройти не удастся.
– Да, наверное, – согласился Петропавел, задумчиво нахмурив брови. – Что-то слишком… Ладно, останавливаем лодку. Готовьте голубей.
– Там лиса, на доме, – вдруг сказала Ева.
– Нет, – произнёс Петропавел. – Что ещё ты видишь? На стенах, к примеру?
– Ну, они все поросли… деревья, кустики, трава пробивается…
– Этого всего нет. И лисы тоже. Такое всегда бывает – в первый раз – оптическая иллюзия. Обман. Я вижу другое… Но здание поблекло, и это даже хуже, чем когда оно выглядит совершенно новым, словно время не властно над ним. Оно всё полностью или только окно в номере триста семнадцатом как будто бы делает глубокий вдох. Тогда здание вроде как блекнет, даже выглядит несколько нереальным, словно набирается сил где-то в другом месте. А когда будет выдох, ни лисы, ни кустов не останется. Совершенно новые стены, зловеще новые, как пышущая здоровьем белозубая улыбка убийцы, а потом свет, несущий смерть из окна номера триста семнадцать… Я думаю, тебе не стоит смотреть, как сгорят голуби, зайди-ка в укрытие. Хотя не знаю, помогут ли нам сейчас несчастные птицы – слишком глубокий вдох.
Ева хотела было возразить, что останется на палубе, что она больше не боится и понимает Петропавла, понимает необходимость пожертвовать голубями… И тогда это снова случилось.
Трескуче-пустотный звук, даже серия звуков завибрировала с необычайной силой, как позывные, требовательные позывные с изнанки мира, игнорировать которые сделалось невозможным.
«Ключ, – подумала Ева. – Ты опять зовёшь меня».
И подчинилась просьбе Петропавла. А может быть, и требованию ключа.
На сей раз она простояла над своим вещмешком недолго. Лишь немного нахмурилась, и, наверное, всего на миг чем-то тёмным всё же блеснул её взгляд. Со смешанным чувством отвращения, испуга и нездорового любопытства она потянула тесёмку. Ключ, который когда-то соединял её любимого с другой.
«Зачем же ты здесь всё-таки? И почему Фёдор ничего не сказал?»