— Мой сладкий сахар, — серьезно сказал мастер Ванилле, — я вполне понимаю твою тягу к весенним цветам, но если той сестричке салатовый будет к лицу, то эту сделает похожей на умертвие. Оно тебе надо?
— Ах! — воскликнула Ванилла, трепетно прижимая руки к пышному бюсту и готовясь зареветь. — И что же теперь делать?
— Только не волнуйся! Если нужно, я побуду умертвием! Лишь бы ты была довольна! — мужественно пообещала Матушка.
Артазель бросил пронзительный взгляд на Старшую Королевскую Булочницу и, понизив голос, поинтересовался у Бруни:
— Она беременна?
— Кто? — не поняла та.
— Да твоя сестричка!
— Ты беременна? — переспросила Матушка, повернувшись к Ванилле.
Та, перестав шмыгать носом, резонно заметила:
— Признаков не обнаружено. А что?
— Стальные ядры! — неожиданно подпрыгнув, завопил гном. — Тогда какого умертвия такая прелестная девушка соглашается быть на него похожей?!
— Но я хочу салатовое! — заныла Ванилла. — Я так вижу! Мы такие с Дрюней яркие, как осенние яблоки, а они такие с Перси нежные, как…
— …овощные грядки, — подсказала Бруни, сдерживая смех.
— …весенние посадки! — в один голос с ней сообщил Артазель. — Для молодой привлекательной женщины носить цвета умертвия недопустимо! Для влюбленной — недопустимо вдвойне!
— Я буду в оранжевом! — оскорбилась Ванилла.
— А я не тебя имел в виду! — хихикнул гном и лукаво взглянул на сразу покрасневшую Брунгильду.
— Бруни? — резко развернулась к ней подруга. — Что это значит?
Матушка только головой покачала. Щеки и уши горели так, что можно было и не отвечать.
— Я пыталась тебе рассказать несколько раз… — начала было она, переминаясь с ноги на ногу и напоминая самой себе старшую Гретель, заметившую в трактире знатного посетителя.
— Стоп, жемчужины мои! — вмешался мастер. — Ванилла, романтическую историю ты выслушаешь потом. А пока я предложу несколько тканей, цвет которых будет сочетаться с салатовым. А ты выберешь, какой тебе больше нравится на сестре!
Не успели подруги обменяться и словом, как портной метнулся в соседнюю комнату и притащил оттуда несколько отрезов. То поочередно прикладывая каждый к Бруни, то накручивая их ей на голову наподобие тюрбана, он демонстрировал Ванилле материи, хотя та не переставала хмуриться. Она уже все спланировала, и картинка свадьбы стояла перед глазами, не желая рассеиваться. На ней обе подруги невесты были в салатовом!
— Ну-у-у… — наконец, протянула Старшая Королевская Булочница, — вот этот вроде ничего…
Артазель, накинувший на плечи Бруни отрез цвета топленых сливок, вдруг застыл. А затем закричал, смешно дрыгая ногой:
— Молот яйценосца! То, что нужно! Это будет прекрасное платье!!!
Вдруг успокоившись, он назидательно поднял короткий палец и завершил, обращаясь к Матушке:
— Очень простое! Тебя не надо украшать как майский шест, мой сладкий сахар! Лишь чуть акцентировать внимание на достоинствах! Через два дня обе сюда на примерку!
Бруни вздохнула с облегчением, только когда покинула покои портного. Ванилла все еще казалась расстроенной. В коридоре, вдоль стен которого стояли великолепные канделябры в виде полунагих дев, держащих чаши для масла, Матушка взяла подругу за руку и развернула к себе:
— Не расстраивайся, прошу! Если хочешь, вернемся к мастеру. Я скажу ему, что не надену никакого другого платья, кроме салатового!
Та посмотрела на нее исподлобья, усмехнулась и вдруг чмокнула в нос:
— Я не из-за платья расстроилась, глупая. Из-за себя. И тебя!
— Не понимаю, — растерянно покачала головой Бруни.
— В твоей жизни произошло нечто важное, а я все профукала! А ведь должна была быть рядом и радоваться за тебя! — пояснила Ванилла. И тут же спросила, с любопытством вглядываясь в Бруни: — Так кто он?
Матушка открыла было рот, но вдруг ей почудилось, будто полуголые девы с чашами дружно навострили уши. Решительно взяв подругу за руку, она повела ее прочь, словно знала, куда идти в хитросплетении дворцовых коридоров.
— Расскажу на улице!
Заинтригованная Ванилла покорно следовала за ней, даже не заметив, что Бруни, не знакомая с внутренним устройством дворца, идет совсем в другую сторону от выхода. А Матушка машинально двигалась вперед и пыталась глубоко дышать, желая успокоить отчаянно бьющееся сердце. Не раз она, глядясь в зеркало, наблюдала в себе перемены, выдающие счастливую женщину: гордую осанку, лучистый взгляд, нежную улыбку, затаившуюся в уголках губ. Но не думала, что это так заметно окружающим. И отчего-то наблюдательность Артазеля задела больно, словно он коснулся запретного, только для нее
