малозначащее поручение.
Не сказочным же дэвом ассамейским представлять мне Ольгу-Татьяну?
Карета, приближаясь, заскрипела рессорами на повороте. Штальброк нагнулся. Жандармы у крыльца напружинились.
Взгляд Сагадеева стал острым.
Возница, бородатый мужичок в полушубке, тпрукая, натянул вожжи. Лошади встали. Казак соскочил с жеребца. Тоже бородатый, в чекмене, в сапожках с загнутыми носами. Постоял, нашел взглядом обер-полицмейстера, задробил по ступенькам на баллюстраду.
— Вахмистр Желтаго, — поднявшись, приложил пальцы к папахе казак.
— Кто в карете? — спросил Сагадеев.
— Семья, числом три.
— Почему не выходят?
— Не могу знать!
— Боятся? — вздернул брови Сагадеев. И придержал рванувшегося обратно вахмистра. — Мы уж сами теперь.
Но не успели мы сойти с крыльца, как дверца кареты распахнулась.
Сначала из нее выбрался дородный мужчина лет сорока пяти в длиннополом рыжеватом рединготе. Усы, бородка. Крупный нос.
— Здрасте, — сказал он нам, таращась на мундир Сагадеева.
За мужчиной выкатилась, видимо, его супруга, полная, невысокая, в желто-коричневом казакине. За собой она тянула такую же полную дочь в епанче поверх муслинового платья. Видно было, что бежали в спешке, даже не переодевшись в дорожное.
— Вот вам благодать, вот вам! — сразу полезла с кукишами женщина. — По какому праву? Что мы, уже и уехать без спросу не можем?
— Можете, — кивнул Сагадеев.
Дочка за спинами родителей полезла пальцем в нос.
Она была румяная, откормленная, но, похоже, глуповатая. На нас она не смотрела, пялилась на свой палец, побывавший в ноздре, затем, потеряв к нему интерес, стала пристально изучать мои брюки в паху.
Когда я все же перевел взгляд вниз, желая убедиться, что все у меня в порядке, то уловил на ее лице слабую улыбку.
Дурочка какая.
— Господин полицейский… — начал было глава семейства.
— Мы все равно здесь не останемся, — затараторила его жена, — хоть вы нас в кандалы, хоть под арест, мы свободные люди…
— Погодите, — скривился Сагадеев. — Вы уедете, как только мы выясним все необходимое. Во-первых, сейчас осмотрят вашу карету.
Он подал знак жандармам, и те деловито полезли кто на козлы, кто в салон, кто в сундук на задах. Один даже лег под колеса и обстучал днище.
— Во-вторых, — сказал Сагадеев, — напомните мне пожалуйста ваши имена и фамилии. Если есть пачпорта, давайте и их.
— Пачпортов нет, — сказал мужчина. — Фамилия моя Шалбаев. Имя — Аристарх.
— Шалбаева Людмила Львовна, — представилась его жена. — Дите Олесей зовут.
Дочка прыснула, словно услышала смешное.
— Где живете?
— В Тверецке. Не последние, между прочим, люди.
— Почему поехали?
— А ждать, ждать когда и нас?! — выдвинулась жена. Круглое лицо ее сделалось гневливо-красным. — Вы нас за идиотов-то не держите! Полно полиции, высшей крови — ступить некуда, а самого Ридольди — того! И не заводите, не заводите мне тут глаза! Чтобы я Олесечку свою на погибель здесь оставила?
— Я бы попросил вас, — сказал Сагадеев, терпеливо подождав, пока Шалбаева выдохнется, — не афишировать смерть члена высокой фамилии.
— Конечно-конечно, — заверил его мужчина.
— Под страхом ареста, — добавил обер-политцмейстер, и открывшая было рот женщина тут же его захлопнула.
— Чисто. Ничего нет, — обернулся от кареты один из жандармов.
К нам подошел Штальброк. Физиономия его была обиженно перекошена.
— Николай Федорович, если ваша девица так чует жилки, — негромко заговорил он, — то уж и проверку обязательно б почуяла. Из сего я делаю вывод…
— Извините, поручик, — прижал ладонь к груди Сагадеев. — Простите великодушно, не хотел обидеть. Обстоятельства.
Штальброк поджал губы и кивнул.
— Так мы можем ехать? — опасливо спросил Шалбаев.
— Да, наверное, — пробормотал Сагадеев, глядя, как обысканный возница, подтянув кушак, забирается обратно на козлы.
