Я сжал палец, давя кровь для второго окна.
— Гоэн ошемма альстыбб…
Замкнуть получилось не сразу.
Заболело, отвлекая, запястье. Напомнило «Персеполь», напомнило засаду в лесу. Что-то я упустил, что-то прошло мимо моего внимания. Эта мысль дергала, вмешиваясь в работу жилок. Коста Ярданников из письма…
Нет, я качнул головой, не сообразить сейчас.
Перекрестный замок все же выглядел хлипковатым, но большего, пожалуй, требовать от себя было глупо. Я выбрался в коридор.
— Забивайте.
Плотник с подручным, прилаживая доски, споро застучали молотками.
— Господин Кольваро.
Я обернулся.
Поручик Штальброк, без мундира, в рубашке и брюках, заправленных в грязные сапоги, перебирался через кучу принесенных обрезков.
— А меня к вам командировали.
Благоухающий розами, исцарапанный, он встал передо мной.
— Рад, — я пожал ему руку. — Кусты корчевали?
— Ага.
— По первому этажу необходимо кровью замкнуть окна. Конечно, не весть какая преграда, но… Где-то я, где-то вы. Сможете?
Поручик поджал губы.
— Учили.
— Ну что вы опять? Не обижайтесь.
Штальброк кивнул. Показал на раскрытые двери.
— Туда?
— Да. И делайте как попроще, окон много.
Он снова кивнул.
Я закрыл глаза. Слабость накатила, заставила прислониться к стене. Отдалились звуки. И взбаламученная Катариной Эске память на несколько секунд окунула меня в душную ассамейскую ночь.
Глаза у Эррано Жапуги похожи на две монетки.
Где-то в Европе, я помню, такие кладут на веки мертвецу. Как плату за проход в мир Мертвых. Глупое верование.
Мы сходимся снова.
Терция — рипост. Ускользание. Секунда — сикста — рипост.
Жапуга похохатывает.
Его белую рубашку украшает длинная косая полоса разреза, но крови совсем не много. У меня подергивает задетое бедро.
Последние угли горят на шкуре Драконьего хребта.
— Что, мой милый Бастель, — прохаживается сотник, опустив саблю, — уже жалеете, что ввязались? Я смотрю, вы хоть и высокая кровь, а фехтовальщик посредственный.
Я смахиваю волосы со лба.
— Бывает.
Я веду острие сабли за лицом Жапуги.
Хрустят камешки. Шелестят соломенные болваны, принимая дыхание Фирюзы. Гуафр, темно, край бездны виден едва-едва. Мне приходится напрягать зрение.
Взблескивает лезвие.
Я едва не пропускаю выпад сотника, сталь касается щеки и уходит, отбитая, в темноту.
Жапуга фыркает.
— Неплохо. Не возражаете, я усложню вам задачу?
Он срывает рубашку.
Загорелый до черноты торс тут же пропадает из виду. Я предпринимаю атаку, пока могу уловить движение, сабля скользит по сабле, финт, уход, укол в запястье.
— Может, совсем разденетесь? — говорю я.
