Глаза ее сияли.
— Я люблю вас. Блин, мама меня убьет. И вас убьет — два раза. Пожалуйста… обещайте мне. Пожалуйста.
Мастер Войны молча сжал ее пальцы. Яркое утреннее солнце падало в его глаза; вертикальные зрачки суживались в нитку, в струну.
— Я сама поговорю с ней, я скажу, я все скажу, как надо. Вы только вернитесь… Вы вернитесь…
Он подступил ближе.
— Молчи, Алина. Молчи, не надо, не время. Это плохая новость, да; матерь твоя станет гневаться, мужчина ее перед боем станет беспокоен. Не нужно ничего говорить.
Она кивнула, соглашаясь на все. На все, только бы он…
Тонкие пальцы коснулись ее губ. Тонкие пальцы, острые смертоносные когти.
— Я порву паучиху, как тузик грелку, — протяжно выговорил Мастер Войны. — И я вернусь. Вернусь, да.
Котов проснулся в предельной разрухе организма.
Он в общем и целом дурно переносил похмелье. Сейчас он лежал на неразобранном диване Натальи Петровны, в левый глаз ему немилосердно било яркое солнце. Прямо на подушке, непосредственно около лица стояли тапочки, выданные вчера хозяйкой дома.
Поперек живота, уютно согревая пах, лежало что-то теплое — Котов протянул руку — и мягко-пушистое. Мейн-кун, черный как ночь. Как его — Фингол? Тингол? Фингал? Черт бы его побрал…
В ответ на прикосновения кот густо замурчал, но не двинулся.
По полу шебуршалось что-то живое, мирно гудящее. Котов минуты две соображал, что это не дроид, а робот-пылесос. Впрочем… кто сказал, что робот-пылесос — не дроид?..
— Котик, ты встал? — Голос Натальи Петровны донесся с кухни. — Вадюша говорит, тебе пора, Котик! Ко-тик!
Вадим, упруго перешагнув пылесос, подошел к дивану.
— Плохо? Похмелье?
— Я щас встану. — Котов был угрюм. — Я щас. Я-а-а…
Вадим нагнулся, посмотрел Котову в глаза, потом коротко сказал:
— Прошу прощения, — и хлестко врезал по щеке домашней тапкой, крепко прихваченной за пяточную часть.
Спустя пятнадцать минут идеально бодрый Котов без каких-либо признаков похмелья, собранный, энергичный, активный, пил кофе с невероятной выпечкой, которую Вадим принес из французской кулинарии на углу.
Наталья Петровна спокойно пережила, когда мужчины сцепились на пару минут — пока Котик не сообразил, что после удара тапкой пропала тяжесть в голове и тошнота и мир стал радужен и прекрасен.
— Экстрасенсы, блин, — хмуро говорил орк. — Кудесники, чтоб вас.
— Я боевой маг, — объявил Вадим. — Но это не моя битва. Пока не моя.
— Давайте, мальчики, — Наталья Петровна уснащала горячий багет маслом и джемом, — быстренько, время не ждет. Так, Вадюша? Котик, вот тебе булочка, и только попробуй ее не скушать.
Орк, у которого не было ни матери, ни… бабушки… со смешанными чувствами вцепился в хрусткую корочку отличными белыми зубами.
Ирма, крепко, сладко заснувшая Ирма, приоткрыла глаза.
Луч солнца проскользнул по ее лицу; все было светло и безмятежно…
И она, как шестнадцатилетняя девчонка, проспала всю ночь в одеялах на крыше. Вот так.
Счастье пронзило светлейшими импульсами; тело чуть потянулось, а душа запела.
Повернула голову.
Профиль эльфа с плотно сжатыми губами, с напряженным взором, был словно выточен, вычеканен; Тайтингиль, нежно обнимая женщину за плечи одной рукой, вглядывался в небо, не отводил глаз, хмурился.
— Тай…тингиль, — чуть хрипло выговорила Ирма. — Тай…
Разлившееся в воздухе напряжение — темное, грозное, росло и росло, ширилось, будто опутывая все вокруг темными лентами, членистыми щупальцами — тягучими, обвивающими и душащими, стесняющими дыхание.
Магия. Темная магия.
— Пожирательница света вблизи, — тихим рокотом лег тяжелый, низкий голос эльфа, слишком мощный для его изящного, стройного тела, — она вблизи. Люди еще не видят, но… надо торопиться, Ирма, очень. Я берег каждую минуту твоего сна, но теперь у нас нет ни единого мига. Ирма… я должен торопиться. Ирма… я должен.
