Проклятые

– Папа тоже здесь, с тобой?

– Нет, но мне жаль, что его нет.

– А Эш? Она тебя навещает?

– Я бы не назвала это так. – Мама прищурилась. – Она приходит и уходит, и иногда я, случается, вижу ее в такие моменты. Но она не здесь… не со мной.

– Зачем она приходит?

– Она не говорит.

– Ты ходишь с нею иногда? Я хочу сказать – на улицу?

Она косо посмотрела на меня, будто я попытался над ней посмеяться.

– Это мое место, – сказала она. – Этот дом. Я не могу его покинуть, даже если захочу.

– Но Эш может.

– Она скитается.

– Как это?

– Должно быть, это потому, что она не была привязана ни к чему… и ни к кому. Там, в прошлом.

– Та штуковина, которая была здесь. Животное. Оно тоже скитается?

Мать обняла себя за плечи, словно ей внезапно стало зябко.

– Понимаешь, Дэнни, я не знаю о многом, что происходит там, за этими стенами. Я здесь сама по себе. Я обречена быть здесь сама по себе.

– Я тоже не могу остаться здесь, мама.

– Да?

– Я должен кое-что сделать.

– Имеешь в виду там, на улице? – Мать подняла свою мокрую руку и погрозила мне пальцем. – Обещай мне, что будешь осторожен.

– А что? Что там снаружи?

– Чудовища… Люди. – Она вздрогнула, будто последнее было самым страшным из всего.

– Кто нам может что-нибудь сделать? Умереть мы не можем. Мы и так уже здесь.

Она печально покачала головой.

– Всегда есть возможность умереть еще раз. По-другому. Так же, как всегда имеется еще худший вариант того, что здесь.

Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.

– Понимаешь, в этом месте можно умереть по-разному, но это здесь случается. И это ужасно.

Помолчав, она продолжала:

– Когда ты возвращаешься сюда в следующий раз, все остается по-прежнему. Ты снова оказываешься в своем здесь. За тем исключением, что с каждым разом все меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Все меньше того хорошего, что ты еще можешь вспомнить с той поры, когда был живым.

Хорошее. Что для нее означало это понятие? Уверен, «хорошее» – это я. Но мать не могла думать обо мне и не думать одновременно об Эш. И мысль об этом доставила мне мучительную горькую радость.

Мама не всегда была такой. На фотографиях, которые были сделаны до нашего рождения, родители часто смеются, на них смешные шляпы в честь новогоднего маскарада. Папа кружит ее в каком-то танцевальном па, а она делает вид, что совсем потеряла голову. На одной из фотографий они буквально сияют от счастья и целуются у церкви в день венчания.

Лучший день ее жизни должен был быть где-то там. Начиная со встречи с папой и покупки дома на окраине тогда еще процветающего города. И, если я не ошибаюсь на этот счет, тогда все это означает для матери обратную сторону, темную изнанку той жизни. Она приговорена к одиночеству в доме, на приобретение которого отец потратил все, что мог себе позволить, обречена забываться от алкоголя в холодной ванне.

Ее ПОСЛЕ – это ад, посланный в наказание за нежелание признать очевидность. Ее пребывание здесь доказывает, что мы заслуживаем наказания и если не делаем того, что должны делать, и если совершаем какие-то поступки, зная, что поступаем неправильно.

Это касается и неправильной молитвы, и неправильной сделки.

– Я рада, что ты их носишь, – сказала мать, указав на часы на моей руке.

– Почему ты не передала их мне сама?

– Ты был в таком месте, куда я не могу попасть. Но вещи иногда могут проходить через барьеры, даже если мы не можем.

Я поднялся и подал ей руку, чтобы помочь встать, однако она отказалась. Похлопав ладонью по луже на полу, словно показывая, что ей и тут хорошо, она посмотрела на меня снизу вверх.