Когда принес, Мара уже сняла куртку, улеглась на живот, оголив спину. Повернув голову, глянула искоса на Кирилла:
– Нашел мазь?
– Угу.
– Так намажь мне спину. Скорей!
У нее оказалась нежная и горячая кожа. Которую было так приятно гладить… Так приятно, что Кир на секунду закрыл глаза… А потом, неожиданно для себя, поцеловал женщину между лопаток…
– Обними меня, – повернув голову, томно прошептала Мара.
– Да говорю ж, по ногам стрелял! Христом Богом клянуся, ага.
– А чего ж она тогда – мертвая?
– Да не мертвая, а сомлела! Глядико-сь, и крови-то нигде не видать. А, коли б попал, дак кровило б!
Чьи-то грубые голоса. Какой-то знакомый запах. Не сказать, чтоб неприятный… в отличие от голосов.
– Гриня, давай-ко ей по щекам постучим, а!
– Не надо! – Дернув шеей, Алексия открыла глаза… и тут же согнулась от боли под сердцем. Словно бы кто-то саданул, стукнул…
– Эй, эй, девица!
Снова потемнело в глазах… правда, ненадолго совсем. Выглянуло, вышло из-за облако солнышко, застыло за ветками лип, улыбнулось, будто бы приголубило. Вставай, мол, Лекса, хватит лежать, мертвечину из себя изображая.
– Здрасьте! Вы кто?
– О! – обрадованно переглянулись двое.
Оба в одинаковых темно-красных кафтанах до пят, подпоясанных каким-то кушаками. Оба при саблях. У одного – помоложе, чернявого – в руках древний кремневый пистолет, у другого – того, что постарше, с бороденкою седоватой – ружье. Тоже древнее. Длиной метра полтора, с граненым стволом, и даже не кремневое – фитильное!
– Мы-то – стрельцы-молодцы! А вот ты – лазутчица! Одета не по-нашему, лопочешь тоже непонятно как. Да еще и стриженая – тьфу!
– Это кому тут моя прическа не нравится? – поднявшись из травы, подбоченилась девушка. – Тебе, что ли, борода?
Стрельцы-молодцы снова переглянулись. Тот, что помоложе, радостно потер ладони:
– Ну, точно – лазутчица!
Старший погладил по стволу пищаль:
– Ну, а я что говорил-то? Посейчас в крепость ее приведем. Может, нам с тобой какая-никакая награда за лазутчицу эту выйдет. А ну-ка, вяжи ее, Гриня!
Оба стрельца, бросив оружие, разом кинулись на девчонку. Вмиг заломили руки, связали за спиной. Справились!
– Ага, наградят вас, сволочей, как же! – безуспешно пытаясь вырваться, озлилась Лекса. – Обоих. Посмертно!
– Ты гляди, дядько Гнат, – она ишшо и ругается!
– Она и есть – лазутчица!
– Сами вы лазутчики, – сверкнув глазами, девушка решительно уселась в траву, скрестив ноги. – Никуда я с вами не пойду. Если хотите – на руках тащите.
– Дядько Гнат, может, ее, от греха, пристрелить лучше!
– Я те пристрелю! – Старшой погрозил напарнику кулаком. – Воеводе в крепость приведем. Глядишь – полтину получим! Али целый талер.
– Талер, ага, – презрительно отмахнулся Гриня. – У нас, в Ладоге-то, когда последний раз жалованье видали, а? Вот тот-то и оно, дядько Гнат! Никто нам за нее ничего не даст, зря промучимся только. Лучше уж пристрелить, али сначала… того… Девка она ничего вроде… Только тощая больно!
– Можно и так, – согласившись с неожиданной покладистостью, дядько Гнат оценивающе глянул на пленницу. Даже руку протянул – пошупать грудь.
Этого уж Лекса не выдержала, извернулась, впилась в ладонь зубами…
И получила по лицу кулаком. От Грини. Хорошо, еще не со всего маху… однако для юной хрупкой девушки хватило и этого. Так в кусты и полетела…
– Нет. – Дядько Гнат, казалось, ничуть не обиделся. – Ну, ей-богу ж, она не наша. Ты что, Гринь, не видишь, что ли? Наши-то девки – скромные, так себя не ведут. Со свейской стороны она. С Ниена-города, с Невы-реки пробралася!
– С Невы? – Помотав головой, девушка потрогала языком разбитую губу. – Ну, вообще – так. Где-то рядом.
– От уже и призналась! – потер руки Гриня. – Ну, что, дядько Гнат? В крепость поволокем?
