И, положив трубку, Василевский взглянул на генерала Николаева. Этот взгляд был красноречивее любых слов. Его глаза как бы говорили: «Будешь, выходит, крайним, не на маршала же, любимца Верховного, и не на члена Политбюро прикажешь мне валить всю вину?» Он мог сейчас ничего и не говорить, однако сказал:
– Я знаю, данные вашей группы полностью соответствовали действительности.
– Не совсем, – ответил Николаев. – Немецких частей под Харьковом оказалось даже несколько меньше, чем я указал в своей аналитической записке.
Своя личная катастрофа сейчас казалась генералу Николаеву сущей мелочью по сравнению с той страшной катастрофой, которая буквально на его глазах постигла всю страну и в которой в действительности был виновен лишь тот самый
Василевский – за эти дни успевший стать генерал-полковником – смотрел на него с искренним сожалением, но как бы откуда-то издали. То был прощальный взгляд будущего блистательного маршала на будущего, и весьма скоро – мученика подвальных застенков. На прощание подал ему руку, крепко пожал, но не сказал больше ни слова: сейчас уже не имели смысла никакие слова.
Едва генерал Николаев покинул кабинет начальник Генштаба, к нему сразу приблизились человек восемь в форме НКГБ.
– Ну что, попался, «крот»? – спросил майор, старший из них, и с разворота заехал генералу кулаком в челюсть так, что тот упал на пол.
Подняли, заломили за спину руки, на виду у всех штабистов поволокли через длинный коридор.
Глава 2
Недописанный роман
Счет времени он потерял дня через три. Да сейчас, в отличие от тех случаев, когда он просидел в японской, а потом в румынской тюрьмах, здесь, в «Сухановке»,[96] он и не стремился вести счет дням. Ибо тогда, и в Японии, и в Румынии, он иногда получал записки с воли и знал, что существуют спецгруппы, готовящие для него побег, знал, в какой день и какие действия он должен был предпринять для своего освобождения. Сейчас же надеяться было не на кого и не на что: уж ему-то было известно, как охраняется Сухановская спецтюрьма. А коли так – то какая разница, в какой именно день перекочует в мир иной он, бывший генерал ГРУ, а ныне, по словам его истязателей, «фашистский прихвостень», «шпионская морда», а то и просто «кусок вонючего дерьма»?
Надеяться на помощь друзей, майора госбезопасности А. А. Александрова и старшего майора П. П. Петрова, едва ли стоило. Да, там, за границей, они, рискуя жизнью, умели творить просто чудеса, но здесь и в данном случае – совсем иное дело. Там они противостояли врагам и спасали друга, а здесь…
Здесь, на родине, именно его-то они наверняка и считали истинным врагом. Люди, далекие от Генштаба и не ощутившие лихорадку тех майских и июньских дней, они едва ли могли целиком понять, какую роль порой играет этот пресловутый
Значит, была какая-то червоточина в сообщениях группы Николаева – вот самое осторожное, что могли подумать они. Да, возможно, он, Н. Н. Николаев, вовсе и не враг, абвер просто обвел его вокруг пальца, но и в этом случае разведчик должен отвечать по всей строгости. Ничего не поделаешь, так уж их всех когда-то воспитали.
Васильцев и все члены его группы воспитаны, конечно, по-иному и мыслить умеют неординарно, и физической подготовки им не занимать, но все же не настолько они сильны, чтобы вытащить его отсюда: не будут же они вчетвером брать Сухановскую тюрьму штурмом!
И вообще – забыть о них, забыть, по-настоящему забыть, чтобы не проговориться о них в полубессознательном состоянии. Находясь в сознании, он, Н. Н. Николаев, понятно, все равно ничего о них не скажет, но то-то и оно, что в последнее время все чаще наступали сумерки в сознании; чего-чего – а этого здешние пыточных дел мастера умели добиваться.
Нет, только забыть!
А забывать он умел, когда-то, еще во времена Артузова,[97] обучили этому мастерству. Забыл же он свою подлинную фамилию, когда пришлось быть сначала китайским торговцем Синь Дзю, потом румынским предпринимателем Антонио Петреску, потом французским журналистом Эженом Деню. Да, забыл! Только далекое имя какого-то мальчика Митеньки нет-нет да и пробивалось иногда из детства из-за
