Видимо, это он Нинке, которая находится в соседней камере.
– Нужно было сперва построить, – в голосе Петра Евгеньевича звучит равнодушие, – а потом глаза завязывать. Мороки меньше.
– Есть процедура, – зло огрызается Господин Кнут.
– Ну да, ну да…
Процесс повторяется еще раз. Я, Нинка и Федя. Максима нет. Значит, Боксеру все же удалось остаться на воле, и есть надежда, что он сообщит в полицию и нас спасут. Хотя надежда эта… иллюзорна. Этот говнюк, даже спасшись, не станет беспокоиться об остальных. От отчаяния и чувства безысходности сердце болезненно сжимается. Одна надежда – захочет отомстить за испорченную машину и украденный мобильник.
Построив нас таким образом, что Федя держится за карлика, я сжимаю локоть бывшему приятелю, а Нинка вцепилась в меня, здоровяк бросает:
– Вперед, пожалуйста.
То и дело наступая на пятки, следуем за провожатым. Господин Кнут яростно сопит, ругается, а следующий на некотором отдалении здоровяк фальшиво напевает:
– Вагончик тронется, перон останется…
Небольшая остановка, скрип двери, и мы продолжаем движение.
К чему такая конспирация?
Они боятся, что мы сможем потом найти это место? Здесь главное слово – потом. Оно означает надежду. К чему тайны, если пленнику не суждено оказаться на свободе. В какой-то миг повязка на глазах показалась мне такой… такой символичной, что ли.
От неожиданного собачьего рыка, раздавшегося очень близко, взвизгиваю.
– Тихо, мальчик, тихо, – с ленцой цедит здоровяк. – Не бойтесь – не укусит.
Несколько десятков шагов, и звучит команда стоять на месте.
Послушно замираю.
Рядом всхлипывает Нинка. Ее ногти болезненно врезаются в кожу, но я молчу. Бедненькая…
Грохочет металл о металл. Скрип, переходящий в визг.
– Вперед, – распоряжается карлик.
Наступая друг другу на пятки, выполняем приказ.
Поворот направо, и вновь семеним по длинному прямому коридору, слыша лишь гулкое эхо шагов и хриплое дыхание. Еще один поворот и почти сразу же еще один, только уже налево.
Довольно длинный переход по неровной поверхности, ноги то и дело подворачиваются на неожиданных выступах и впадинах. Поддерживая друг друга, избегаем падения.
– Стоять.
Скрип, скрежет и прокуренный голос:
– Я не нужен больше?
– Нет. Иди.
– Вперед! – Это уже нам.
Ноги ступают на более ровную и мягкую поверхность.
Куда нас ведут?
Словно в ответ на мою мысль, звучит команда:
– Стоять! Пришли.
Чьи-то пальцы сдирают с глаз повязку, не особо заботясь о сохранности волос.
Невольно жмурюсь от неожиданно яркого света.
Рядом дрожит как осиновый лист Нинка. Чуть впереди вертит головой Федя.
Все одеты одинаково. В длинные махровые халаты на голое тело. Пояс не положен – а то мало ли чего от отчаяния удумаем.
Сунув повязки в карман, надзиратель отходит к стене.
У меня была уверенность, что сейчас нас погрузят в машины и повезут. В арабский гарем или турецкий бордель, не суть важно. После первого же взгляда на окружающую обстановку мнение поменялось. Не похоже, чтобы нас готовили к отправке.
Исподволь озираюсь, ища подсказки. Зачем мы здесь?
Длинный коридор, зарешеченные камеры. Только в отличие от того места, откуда мы пришли, здесь значительно… более обжито, или, вернее будет сказать, обустроено. Стены и полы покрыты коврами, в камерах тоже. Кровати узкие, но фабричные, с толстыми матрацами. В углу каждой камеры ведро, служащее отхожим местом, но благодаря крышке запахом это не показывающее. Рядом с кроватью находится стол. Раньше такие в советских учреждениях канцелярскими назывались. Только вместо ящиков сияет пустота. Не гостиничный номер, но за временное пристанище гастарбайтера сойдет. Лишь потолок
