Сглотнув, заглядываю в пакет.
Раз, два, три… кусочка хлеба, пара котлет и очищенный банан, несколько потемневший и частично утративший форму.
Внимательно осмотрев содержимое стакана, не нахожу ничего подозрительного. Обыкновенный вермишелевый суп. Судя по запаху и маслянистой пленке на поверхности – быстрого приготовления.
Мне ли язвы бояться?
Делаю глоток.
Вкуса не чувствую, но не останавливаюсь. Еще глоток. Кусочек хлеба.
Лед, сковывающий сознание, тает.
По щеке скатывается слеза.
Бульк! Разрыв в маслянистой пленке медленно затягивается.
Перехватывает горло.
От жалости к себе ноет сердце.
«Почему я? – стучит в голове. – Почему это все происходит со мной?»
Ответа нет.
9. Общественные работы
Ночь прошла как череда кошмаров, сменяющих один другой.
Провалившись в сон, оказываюсь в палатке, и пьяный Максим отчего-то с лицом карлика и кнутом вместо мужского достоинства начинает душить меня, навалившись всем телом.
Судорожным рывком проснувшись, от отчаяния грызу кулаки, чувствуя, как по пылающему телу струится холодный пот.
Спустя некоторое время приходит новый сон, тоже полный боли и страха. Нинка с плетью в качестве хвоста кусает меня и ржет нечеловеческим голосом: «Тебе место в стаде. Время получить награду, иго-го!»
Открыв глаза, с ужасом вижу разглядывающего меня сквозь решетку карлика.
Тело леденеет.
Лишь сердце с интенсивностью перфоратора пытается пробиться из груди наружу.
Зевнув, Господин Кнут уходит.
От облегчения кружится голова, но от этого навалившееся следом отчаяние во сто крат горше.
О наступлении утра оповещает карлик, проорав во все горло:
– Подъем! Солнышко встало, у меня тоже… и вам время вставать и славить Господа за день, что дан вам милостью Великой Екатерины.
Вспыхнуло в полный накал освещение, на ночь приглушенное.
Вытащив из камеры совсем еще юную девушку, лет пятнадцати, низкорослый надзиратель поднимает подол халата и звонко припечатывает ладонью по худенькой попе. Девушка взвизгивает, подпрыгнув. Господин Кнут довольно ржет и гонит пленницу на кухню, как стало понятно по их возвращению с неизменными ведром и корзиной. Воображение за это время породило не одно видение кошмарного насилия. В этот раз, слава богу, не сбывшееся.
Сразу после плотного завтрака, состоящего из запаренных в молоке овсяных хлопьев, стакана теплого чая и внушительных размеров бутерброда с сыром и колбасой, карлик отводит меня и еще одну женщину в ту часть подземелья, где проживают местные хозяева.
Сперва проходим через караульное помещение, которое я вчера не заметила. Вход в него расположен рядом с закрытыми воротами, через которые заносили-выносили Великую Екатерину, с противоположной камерам стороны. Диван, столик, пара кресел… осмотреться обстоятельнее не успеваю, выхожу в коридор. Здоровяк увязывается следом. То ли ради безопасности карлика, то ли в ожидании развлечения.
Как шли дальше, не запомнила, поскольку мозг парализовал страх. Коридоры, повороты…
Куда нас ведут? Зачем?
Заведя в жилое помещение, Господин Кнут резко остановливается.
Едва не налетев на подругу по несчастью, торможу, чувствуя, как желудок сжимается в тугой комок.
– Приберитесь тут, – велит карлик, кивнув на орудия домохозяек: веники, щетки, ведра с тряпками. Обернувшись к могучему надзирателю, говорит: – Присматривай за ними, чтобы не отлынивали.
По каменному лицу скользит намек на ухмылку.
– Конечно.
Господин Кнут топает прочь, а мы принимаемся за работу.
Некоторое время я усердно тру щеткой пятно на ковре, лишь искоса бросая взгляды на подругу по несчастью. Она вооружилась полиролью и наводит блеск на журнальный столик. Полненькая, но фигуристая. С красивыми бедрами, высокой крупной грудью и длинными ногами. Лицо миловидное, на щеках игривые ямочки, что так нравятся мужикам, губы пухлые, красивой формы. На вид женщине лет тридцать пять – тридцать шесть, но не больше сорока.
