– Значит, ты здесь ради вина и рассказов о поиске трюфелей?
– Маэстро пригласил меня ради историй. Но вино только помогает делу.
– Тебе было скучно на небе? – снова спросила Клара.
– Это не совсем на небе, – пробурчал он, – немного скучновато, да, – но не это главное. Долгое время я вообще слыл никудышным. Но как-то Маэстро спросил, не хочу ли я отправиться к вам. Я прибыл, выпил и остался. Я создан для этого мира. Именно поэтому я могу рассказать тебе историю Алессандро. Потому что мы собратья по ненасытности.
– Маэстро поручил тебе рассказать мне историю Алессандро?
– Не совсем, – ответил Петрус. – На самом деле именно я предложил рассказать тебе твою собственную историю, а это влечет за собой много других историй. Так что, если ты прекратишь задавать свои вопросы, я начну с истории Алессандро. – Удобно устроившись в кресле, где он обычно громко храпел, Петрус вновь наполнил бокал и приступил к рассказу, и тотчас черты его круглого лица приобрели непривычную стальную четкость, а в голосе появилась доселе неслыханная бархатистость. – История Алессандро начинается примерно сорок лет назад в прекрасном доме в Аквиле, где он жил с матерью, женщиной поразительной, созданной для странствий и чахнувшей от невозможности выбраться за пределы собственного сада. Единственной ее радостью стал младший сын. Ибо Алессандро был прекраснее неба. Во всей провинции не встречали лица совершенней, а нрав ребенка казался отражением его внешности. Он научился говорить на изысканнейшем итальянском языке с такими оборотами, которых в тех местах не слыхали, и с детства выказывал склонности к музыке и рисованию, далеко превосходившие все, что случалось видеть его наставникам. В шестнадцать лет ему уже нечему было у них учиться. В двадцать лет он отправился в Рим, провожаемый слезами и надеждами матери, и пришел к Пьетро, о котором рассказывал ему покойный отец. Он продавал богатым римлянам восточные ковры, которые доставлялись в Абруцци по северной дороге.
Он прервался и вновь налил себе вина.
– Ты хорошо рассказываешь, – сказала Клара.
– Лучше, чем твоя старая няня? – спросил Петрус.
– Да, но голос у тебя не такой красивый.
– Это потому, что в горе пересохло, – сказал он и отхлебнул амароне. – Знаешь, каков секрет хорошего рассказа?
– Вино? – предположила она.
– Лирика и небрежное отношение к истине. Зато вот с сердцем шутки плохи. – И, любовно рассматривая рубиновое содержимое бокала, он продолжал: – Итак, Алессандро отправился в Рим со всей отвагой и сумятицей мыслей двадцатилетнего юноши.
– Я вижу картину, – сказала она.
– Ты видишь ее в моем уме?
– Я вижу то, о чем ты говоришь.
– Замечательно, – сказал он. – И притом без выпивки.
– Это дар моего отца?
– Дар твоего отца плюс твой талант. Эта картина – первая, которую Алессандро показал Пьетро, который в жизни ничего подобного не видел. Он знал рынок искусства и понял, что у него на глазах совершается чудо. На холсте ничего не было изображено. Краски были набросаны изящными штрихами, уходившими к верхнему краю наподобие вил с тремя неравными зубьями – наружные короче и соединены в основании. Странное дело, если присмотреться хорошенько, ясно было, что штрихи могли быть направлены только в одну сторону. При этом Пьетро видел перед собой текст и задумался, как Алессандро выучил этот язык. Но когда он спросил его об этом, то увидел, что тот не понимает.
– Ты просто так написал
– Я написал «гора»?
Алессандро был изумлен. Он приехал из Авилы и весьма смутно представлял себе мир. Но он начертал знак горы, а Пьетро сумел его прочесть, потому что бывал в стране этих знаков и некоторые из них научился распознавать. Впрочем, все наши умеют, потому что мы давно считаем этот язык своим. А еще потому, что камни гор имеют для нас большое значение. Пьетро спросил у Сандро, есть ли у него другие полотна. У него были. И в последующие месяцы он много писал. Картины были великолепны.
Сандро приехал в Рим без гроша, но за два года стал таким богатым, каким никогда не был его отец. И все его любили. Женщины дарили его своей любовью, мужчины – дружбой. Он превратился в самого приятного собеседника и сотрапезника. Не знаю, когда он спал. Никогда не видели, чтобы он покидал званый ужин. Всю ночь напролет он беседовал с Пьетро, а утром уже стоял за мольбертом, творя чудеса красками и углем. Ему не требовалась большая мастерская, он жил на вилле Вольпе и работал в твоей комнате возле патио, где еще не было знакомой тебе картины. Да и там он занимал лишь угол, где хранились его кисти и где он писал, глядя в белую стену. Конечно, он уже тогда много пил. Но в этих кругах принято пить, а Сандро писал картины и смеялся. Никто не чувствовал приближения конца. А потом он встретил Марту.
Клара увидела в уме у Петруса женщину с лицом, пересеченным глубокими тенями, которые странным образом придавали ему определенную уверенность и прелесть. У нее были вьющиеся волосы оттенка бледного венецианского золота и нежные светлые, как фаянс, глаза. А в них – бесконечная
