что мог еще сделать капитан, так это уберечь от беды свое судно. "Храброму" и "Яшке" предстояло пополнить собой разношерстую коллекцию кораблей, оказавшихся на мели.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Сентябрьские сумерки подкрались незаметно. С востока, из-за гор подступала мгла, короткий ливень прибил пыль, пороховой дым, и воздух над берегами Альмы был теперь пронзительно прозрачен и чист. Небо на западе, над морем налилось золотом. Солнце - огромное, багряное, - садилось в узкую полосу облаков, и на ее фоне чернели силуэты фрегатов Черноморского флота.
Прямо напротив плато, под дулами замолкших батарей из воды косо торчали мачты затонувших кораблей. Небольшой колесный пароход, приткнулся к самому берегу, на самой оконечности мыса Лукул. Это был британский «Карадок» - когда эскадра повернула, он попытался протиснуться между высоким берегом и погибающими линкорами Лайонса, но сел на камни. После нескольких ядер, прилетевших с берега, на «Карадоке» выкинули белый флаг, и теперь там хозяйничали матросы-севастопольцы.
Еще больше кораблей сгрудились у берега к югу от устья Альмы. Даже без бинокля Лобанов-Ростовский различал повисшие в безветрии полотнища кормовых флагов - кое-где Андреевские, а по большей части, белые. Некоторые суда стояли, сильно накренившись на борт, на иных недавно только погасили пожары, и дымок до сих пор курился над обугленными палубами. Глаза разбегались пересчитывать эти неуклюжие, черные с белыми полосами туши, выброшенные на мелководье яростью стихии. Французский «Юпитер», «Алжир», за ним - выгоревший до квартердека «Ягудиил». Дальше - «Вилль де Марсель», наша «Чесма» и снова француз - «Байярд». У самой кромки прибоя волна мотает французский пароходофрегат с изломанными гребными колесами, рядом увяз на песчаной банке «Громоносец». Видно было, как на него заводят шлюпками буксирные тросы с подошедшей с моря "Одессы".
Прапорщик перевел взгляд на сушу. По всему длинному подъему на плато, от русла реки и до гребня, бродили группы людей, стояли повозки. На них навалом грузили мертвецов в сине-красных мундирах. Солдаты в белых рубахах и бескозырках собирали брошенные ружья, патронные сумки. Вели, волокли на носилках раненых.
- Славно потрудились, - сказал Николай Николаевич, протирая линзы бинокля изнанкой лайковой перчатки. - Не меньше батальона здесь осталось. Неудивительно, что французы так поспешно кинулись в отступ!
- Полагаю, Ваше Высочество, на них подействовал разгром флота. В конце концов, одна отбитая атака - это всего лишь одна отбитая атака. Вспомните хоть Бородино - когда это французов останавливала одна-единственная неудача? Да и не так уж много они потеряли здесь, больше перепугались. Помните, как драпали за реку - только пыль столбом!
- Да, страшное оружие, эти ваши пулеметы. - сказал после недолгой паузы Великий князь. - Знаете, мне становится не по себе, когда я пытаюсь представить себе поля сражений ваших войн, где господствуют подобные средства уничтожения. Это, вероятно, настоящая преисподняя!
«Вы еще не знаете, какая», - хотел ответить прапорщик, но сдержался. Успеется.
- Кстати, князь, а вы из каких Лобановых-Ростовских? - неожиданно сменил тему Николай Николаевич. - Михаил Борисович Лобанов-Ростовский, флигель адъютант папеньки, кем вам приходится? Он, помнится, женат на дочери фельдмаршала Паскевича, был при штабе зятя во время осады Силистрии, произведен в подполковники. Я ехал в Севастополь из Кишинева вместе с князем Горчаковым штабом - тогда мне и представили Михаила Борисыча. Вы с ним еще не имели случая встретиться?
Бог миловал, вздрогнул прапорщик. До сих пор ему почему-то не приходило в голову, что здесь, в 1854-го года от рождества Христова он может встретить массу дальних и ближних родственников - это не считая бабушек и дедушек. А ведь сейчас это достаточно молодые люди, не сильно старше его
