бедняжкам очутиться здесь… – мистер Ли горестно покачал головой. – Девушек просто продавали. Заставляли проституцией отрабатывать стоимость проезда досюда. Они были бедны, совсем одиноки на новом месте, никакой закон их не защищал – что они могли поделать? Ловушка была очень надежна.
– И никто их не остановил?
– Ну, почему же. Еще как остановил. Их убили – прямо на улице.
– Я… я ни разу не слышала об этом убийстве.
– Еще бы не слышала. Это случилось в 1875 году.
– В… когда? – не поверила своим ушам Лин.
– В 1875-м. Их убила одна из бедняжек, которой они сломали жизнь. Воткнула кинжал каждому прямо в сердце. – Он снова покачал головой. – Они были плохие люди. Помню, я встречал ее на улице. Крепко сидела на опиуме. И еще все время крутила маленькую музыкальную шкатулку.
– И вуаль носила? – в животе у Лин зажужжало.
– Носила. А ты откуда знаешь?
Жужжание побежало вверх по шее и охватило череп. У Лин закружилась голова.
– А где этот самый загиб Малберри, дядя? Мне надо на него посмотреть.
– Да ты его каждый день видишь.
– Прости, я не поняла.
– Сейчас это Коламбус-парк, – мистер Ли широко развел руки: вот, мол, какой там простор. – Загиб Малберри снесли в 1897 году и на этом месте разбили парк. Его уже несколько десятилетий как нет. И твоих О’Банниона и Ли тоже.
Он дунул на кончики пальцев, словно пуская одуванчиковый пух по ветру:
– Призраки.
Три десять из Нового Орлеана
Генри расхаживал туда и обратно по платформе десять на нижнем уровне Гранд-Сентрал, то и дело поглядывая вдоль путей, как будто само его будущее должно было вот-вот явиться там, вдалеке, в развевающихся хвостах пара. В петлице у него торчала свежая красная гвоздика. Наконец траурный не то свисток, не то стон возвестил приближение поезда. Пульс у Генри забился в колесном ритме: тадам-тадам, тадам-тадам. Следом за звуком показалось и само железное чудище. Генри вытянул шею и впился взглядом в лица за окнами, но из-за стекол они все расплывались. Поезд издал долгий шипящий вздох и остановился. Проводник объявил:
– Поезд три десять из Нового Орлеана прибыл в Нью-Йорк!
Двери отворились. Счастливые пассажиры хлынули из вагонов, чтобы немедленно угодить в объятия встречающих родичей и друзей. Генри метался по платформе, и сердце у него едва не выпрыгивало из груди, когда какой-нибудь очередной пригожий брюнет сходил по ступенькам – но ни один из них не был Луи. Носильщики наваливали чемоданы и сумки на тележки и по очереди катили прочь. Платформа постепенно пустела, пока не остались только они да Генри. Неужели он как-то умудрился проморгать Луи в толпе?
– Извините, – обратился он к проводнику, готовому возвратиться в вагон. – Я встречаю друга, который приехал на три-десять. В поезде еще остались пассажиры?
Тот покачал головой.
– Нет, сэр, на борту больше никого. Все уже сошли.
– Вы совершенно уверены?
– Да, сэр. Ни единой живой души.
Должно быть, он его все-таки пропустил. Наверное, Луи стоит сейчас наверху, в этом огромном холле, c чемоданом в руке, и, раскрыв рот, любуется великолепием настоящего нью-йоркского вокзала. Генри потрусил вверх по лестнице в основной зал ожидания и, быстро шаря глазами по сторонам, промчался по проходу между рядов длинных деревянных скамеек, где люди читали газеты или возились с детьми. Вон, кажется, и Луи – идет к телефонной будке. Генри припустил за ним, громко зовя по имени.
– Я могу вам помочь? – обернулся к нему джентльмен лет на десять старше нужного.
– Прошу прощения, сэр, я принял вас за другого.
Генри кинулся прочесывать вокзал вдоль и поперек. Его радостное возбуждение постепенно обращалось в страх. Черт, а ведь Луи так обиделся, когда Генри спросил его про те деньги… При всем своем добросердечии, он вообще-то был на диво тонкокож и чувствителен ко всякому неуважению. Вдруг беспечное замечание Генри так его ранило, что он решил вообще не приезжать?
Или, может, он, в конце концов, просто опоздал на поезд?
Вновь обуянный надеждой Генри ринулся в кассу.
– Простите, не подскажете, когда прибывает следующий поезд из Нового Орлеана?
