В помаргивающем белом свете придорожного указателя –
Мистер Адамс натянул свои кожаные перчатки, открыл чемодан и выбрал из имеющегося там инвентаря кусок провода.
– Что вы делаете? – поинтересовалась девица, у которой от ужаса враз высохли все слезы.
Мистер Адамс намотал концы провода на руки, подергал, проверяя натяжение.
– Защищаем демократию, – сообщил он ей.
Потом, позже, люди-тени стояли в чистом поле под пустым ночным небом, прошитым там и сям огоньками ложных надежд – тщетным SOS умирающих звезд. Мистер Адамс закончил писать, застегнулся, вытер руки о девушкин шарф и поджег его, глядя, как огонь карабкается по куску ткани, будто стайка оранжевых птиц, вспорхнувших в небо. Лицо у него было в пятнах дыма. Держать горящий шарф было тяжело, и он уронил его в грязь.
– Итак, c этим покончено, – сказал он. – Что у нас дальше?
Мистер Джефферсон раскрыл газету на маленькой, обведенной черным заметке. Очередной пророк в очередном безымянном городишке.
Мистер Адамс открыл пассажирскую дверь.
– И еще много миль до ближайшей кровати…
Дорога длинным клинком рассекала притихшие ночные земли, взбиралась на холмы, сбегала в распухшие от дождя долины, мимо гнилых пугал, кладбищ, телефонных столбов с деревянными ручищами, распяленных, будто толтекские боги. Она вилась вокруг спящих городков с молчащими фабричными свистками и школьными колокольчиками, прижималась к бокам прерий и то и дело всплывала в снах местного населения в качестве глубокого национального символа: бесконечному стремлению к счастью нужны такие же бесконечные магистрали. А по обочинам призраки глядели в проемы между деревьями, вспоминали, тянулись к бессонной жажде живых, не в силах противиться зову страны, построенной на мечтах.
По дороге шофер пел песенку про девушку по имени Мэйми, которая любила-любила, да и налюбила себе дорогу прямиком в ад. Дьявола она тоже любила и делала это со знанием дела. Пассажир читал сегодняшнюю газету, облизывая время от времени палец, чтобы перелистнуть страницу. В газете писали об очередном школьном учителе, которого оштрафовали и посадили в тюрьму за преподавание теории эволюции. Адвокат уже планировал защиту. Добропорядочные граждане митинговали прямо в здании суда с цитатами из Библии на транспарантах.
– Думаете, это правда? – спросил мистер Джефферсон, нарушая наконец тишину.
– Что – это?
– Что мы все слезли с деревьев. Просто стадо обезьян в костюмах.
– Примерно настолько же правда, насколько и другая теория, – ответствовал мистер Адамс.
Мистер Джефферсон тихо хихикнул и снова затянул свою песенку. На горизонте клубилась, глухо ворча, темная масса облаков. Дорога мурлыкала под колесами седана в их вечном, как мир, вращении.
День последний
Загиб Малберри
Все утро Лин только и думала, что об ужасных событиях сегодняшней ночи и о том, что они с Генри обнаружили в тоннеле. Ожог все еще болел. Как только в ресторане выдалась минутка, она кинулась звонить Генри и поймала его буквально на пороге.
– Я как раз иду на Гранд-Сентрал, встречать Луи с поезда. Притащу его прямиком в «Чайный дом». Тогда обо всем и поговорим, – пообещал он и повесил трубку.
В обед в «Чайный дом» заскочил Чарли Ли – сказать, что его дедушка как раз вернулся из Бостона. Закончив вытирать столы, Лин воспользовалась дневным затишьем, чтобы навестить старого Чана Ли в «Золотой Жемчужине» и отнести ему гостинец – несколько апельсинов к Новому году. Чану Ли уже стукнуло восемьдесят, но ум у него был неизменно остер; Лин надеялась разузнать у него что-нибудь полезное и хоть немного успокоиться относительно дальнейшей судьбы Вай-Мэй.
– По словам внука я так понял, что тебя интересует история нашего околотка? Какая-то брачная контора, так?
– Да, дядюшка. О’Баннион и Ли. Вы их знаете?
– Да, – сказал мистер Ли и этим ограничился.
Однако за молчанием чувствовалось столько всего, что надежда Лин – ну, могут же эти двое еще оказаться респектабельной брачной конторой – растаяла на глазах.
– Когда-то у них тут был офис, – сказал мистер Ли наконец. – Прямо на загибе.
– На загибе?
– На загибе Малберри.
Так, хотя бы в этом Вай-Мэй была права.
– О’Баннион и Ли… Не свахи, нет.
