море шумело, смеялось, ругалось, пело, мычало, хрюкало и порой заходилось то детским плачем, то хохотом.
В стороне от снеди торговали тканями и поделками, лентами и плетеной обувкой, а еще дальше уже играли бродячие музыканты, острили шуты и зазывали в свои кибитки кочевницы в алых платках и браслетах.
– Туда давай! – потянула меня за рукав Лелька. – Смотри, Шаи, там представление!
За плотной стеной спин представления видно не было, лишь можно было догадаться о нем по раскатам смеха и подбадривающим выкрикам.
– Лучше туда! – загорелся Таир и потянул меня в другую сторону. – Там горняки приехали, будут настоящие расские клинки показывать! Представляете? Оружие воинов!
Я посмотрела на детишек и вздохнула.
– Ни туда, ни туда. Идем перины выбирать и скатерти, а потом развлекаться.
– Шаи! – в один голос завопили «братишки».
– И молча! – прикрикнула я.
– Ну, сестричка, мы не хотим перины! – Хитрая Лелька подластилась кошкой, чмокнула в щеку. А Таир еще и ножкой шаркнул, стервец. – Ты иди за перинами, а мы тут постоим! Ни на шаг не отойдем, честное слово!
И улыбки у обоих, словно два начищенных медяка сияют!
– Ладно, оставайтесь, – вздохнула я. Понятно, что без этих двух хвостиков скорее управлюсь. – Но отсюда – ни ногой, поняли меня? Уйдете – отхлещу крапивой обоих, не посмотрю, что не дети малые! Да так, что три дня сидеть не сможете! Вот, возьмите медяк, купите себе по кренделю.
– Ни ногой! – заверили меня детишки и рванули в толпу, пока я не передумала.
А я с ворчанием отправилась в торговые ряды. И растерялась поначалу. Меня, привыкшую к тишине леса, оглушила какофония звуков: торговки орали наперебой, предлагая ткани и ленты, ругались, кричали, спорили до хрипоты с покупательницами и хохотали с покупателями. Глаза разбегались от многоцветия узоров, от искусных вышивок и ярких лоскутов, невесомых кружев и пуховых шалей. Повздыхав, свой лес вспоминая, я прижала крепче кошель с княжьими медяками да окунулась в торговлю.
Времени прошло немало, от разговоров я охрипла, да ноги загудели, как от долгой ходьбы. Передала все купленное прислужникам Велены, наказав в поместье в целости доставить. И отправилась своих ребятишек искать. Уже и ушла почти из торговых рядов, но мелькнуло что-то, словно звездочка, вот я и остановилась, оглянулась.
У самого края, в стороне от ярких шатров, стояла женщина. Невысокая, в простом платье, голова вдовьим платком повязана. Товары свои на земле разложила, на мешке из-под картошки. Я шагнула ближе, присела, рассматривая. Диковинные у нее вещи были: свистульки деревянные – грубые, некрасивые. Браслеты из цветных ниточек – с узелками и узором дерганым, неровным, картинки вышитые – маленькие и нелепые, куклы-берегини из лоскутков и соломы, речные камушки и ракушки, обвязанные веревочкой, чтобы носить на шее. Много всего лежало на холстине, и разложено было заботливо, но все равно заметно, что неумелое и некрасивое. Только в каждой вещице словно живая душа. Светлая, чистая, яркая. Такой браслетик на руке сильным оберегом станет, оградит от злого взгляда, защитит от роковой случайности. В ненастье поможет укрытие найти, в голодный день – пропитание. А свистулька такая пусть и звучит плохо, но душу согреет да успокоит.
– Кто это сделал? – поклонившись торговке, спросила я. Она на поклон мой удивилась да смутилась, не ожидала.
– Ребятишки монастырские, – женщина покраснела. – Маленькие еще, сиротки, вот и не получается толком.
– А вы нахваливать да зазывать не умеете, – улыбнулась я.
– Так что ж нахваливать, коли неказистое? – развела она руками. – И не смотрит никто, вы вот первая! А стою тут с самого утра, думала хоть медяк выручить, сладостей детишкам купить! А вот не вышло… Как теперь обратно возвращаться, в глаза сиротинам смотреть, ума не приложу! – Она вздохнула грустно.
– Хорошие у вас детки, – пробормотала я, перебирая вещицы. Провела ладонью по холстине, на которой поделки лежали, пальчиками пробежалась. И выпрямилась. – И детки хорошие, и вещицы занятные. Не медяков стоят, а золотых. Но вы отдайте людям даром, а возьмите столько, сколько сами заплатят. Авось и на сладости хватит, и что-то сверху останется.
– Да кто там заплатит… – замахала торговка руками, но я уже в сторону отошла. Оглянулась через плечо, улыбнувшись. Женщина стояла растерянная, но уже через песчинку времени ее закрыли от взора людские спины. А я дальше пошла.
Своих непосед нашла в толпе возле ярмарочных шутов, что кривлялись, разыгрывая представление. Здесь же насвистывали на свистульках музыканты, пели свирели, тарахтели трещотки и звенели бубенцы. А хлебнувший медовухи народ уже водил хороводы да отплясывали хмельные мужички, высоко вскидывая колени. Вот то представление похлеще шутовского! Я фыркнула и потянула за рукав Лелю. Все личико у сестрицы было в сахаре, губы в меду, глаза – озорные и веселые. Таир тоже со следами угощенья на лице, но Лельку держал за руку крепко и, на меня обернувшись, зыркнул сурово.
– Вернулась уже? – признав, заулыбался радостно.
– Шаи! – заорала Лелька, увидев меня. – Я танцевать хочу! А он не пускает!
И так ее глазенки сверкали, что я даже принюхалась, опасаясь, не хлебнули ли детишки медовухи? Но нет, просто развеселились на ярмарке.
