– Она не захотела выходить замуж. Наша дочь родилась уже после того, как я женился на Марии, но если бы и до моей свадьбы, это ничего не изменило бы… Никто не знает, что это ее родная дочь. Тем более никто не подозревает, что отец ребенка – я. Моя подруга представила дело так, словно удочерила сиротку. И, поскольку все общество знает мою подругу как женщину исключительно строгих правил и мы были чрезвычайно осторожны в наших отношениях, никому и в голову не пришло уличать ее во лжи. А вторая причина – моя мать. Она никогда не позволила бы мне жениться на женщине, которая умней нее.
– Звучит не очень-то уважительно по отношению к Марии.
– Марии было восемнадцать, когда мы обвенчались. И никто, кроме меня, не ждал от нее большого ума. Она жила затворницей, и все, что о ней было известно в обществе, – она необыкновенно красива, скромна и набожна. Я воспользовался этим обстоятельством, поскольку совершенно не желал давать свое имя пустоголовой кукле, которая не вызывала бы у моей матери особой ревности. Разумеется, я понимал, что матери хватит одного дня, чтобы раскусить Марию. Но тогда будет уже поздно что-то менять.
Мы все ближе подходили к руинам баронского замка. Я искоса следила за Энрике, улавливая смысл его монолога скорее машинально. Все мысли занимал вопрос: кто? Он или я? Или мы сейчас найдем труп кого-то третьего?
Его речь снова обрела книжное звучание. Так бывало всегда, когда Энрике готовился к разговору. Но сейчас в ней не было лишнего пафоса, словно Энрике не пытался в чем-то убедить меня. А ведь ему и не нужно убеждать. Я в их играх занимаю то место, на котором уже недоступна для него. Он готовился к этой встрече, да, но потому, что ему действительно важно сохранить свое доброе имя в моих глазах.
Или – добрую о себе память.
Поежившись от мысли, что, возможно, слушаю завтрашнего мертвеца, я решительно повернула назад.
– Вы устали? – почти испугался Энрике. – Или я утомил вас?
– Мне не нравится место. Я разлюбила его с некоторых пор. Если у вас еще много такого, что вы желаете сказать, можно продолжить где угодно, хоть в поместье, хоть в любом из городских кабачков. К тому же скоро пойдет дождь.
– Тогда я постараюсь уложиться в те несколько минут, которые у нас остались. К сожалению, я не могу задерживаться. Мама уезжает. Завтра. Мария с детьми отправилась на экскурсию, и я хочу быть дома до ее возвращения, чтобы не оставлять ее наедине с моей матерью.
Я понимающе покачала головой.
– Да, мне вчера пришлось принять тяжелое решение. Когда Арриньо сообщил мне дату убийства, я понял, кто убил. Потому что того человека убили в моем доме. И если я не виновен, то убийца – моя мать. Только она могла отдать моему секретарю приказ от моего имени, и он не задумался бы его выполнить. Все знали, что мама – ближайший мой советчик, что я доверяю ей, и все полагали, что говорит и действует она от моего имени, особенно в случаях, когда мне не стоит явно открывать свое участие.
– Печально.
– Еще печальнее, что я даже не подозревал, какие приказы она отдавала. И кому. И сколько лет. А я ведь полагал, что моя дурная слава – работа конкурентов. Что это все выдумки, чьи-то интриги… Вчера все открылось. – Энрике помолчал. – Сложно даже представить всю значимость поступка моей подруги. Конечно, Арриньо не из тех, кто публично опозорит даму. Но в моей семье секреты кончились. Я уже тогда понял, что мне предстоит признаться Марии в неверности. Я ушел в кабинет, чтобы подумать как следует, и тут меня побеспокоили из федеральной безопасности. Я обрадовался, это был повод немного оттянуть объяснение. И даже согласился приехать в бюро сам, хотя мог бы потребовать, чтобы следователь прибыл ко мне, причем так, чтобы мои домашние не заподозрили, кто он. Итак, я приехал. Говоривший оказался директором местного бюро.
– Йен Йоханссон, – подсказала я.
– Да, спасибо, у меня профессиональная память на имена и лица, политику без этого никак, впрочем, разведчику и следователю тоже. Но его имя оказалось слишком сложным, я путаюсь в этих северных фамилиях. Благодарю, что напомнили. Он довольно приятный человек и на первый взгляд производит несерьезное впечатление. Но я быстро понял, что было бы ошибкой как считать его слабым человеком, так и примерять на него привычные штампы – федерал, ищейка… Один из редких случаев, когда симптомы профессиональной деформации личности практически не замечаются, а вот сила характера видна.
Тропинка кончилась неожиданно быстро, и я испытала немалое облегчение. Что за чертовщина, вечно мерещится, что там кто-то целится в меня…
– От него я и узнал, что моя мать уже здесь, на Земле, продолжает плести те же интриги, что и дома. Я рассердился. Мне кажется, я впервые в жизни почувствовал гнев такой силы. Моя мать поступила гнусно. Она понадеялась на мою любовь к ней, но я в первую очередь – правитель. Я не имею никакого права скрывать преступление, даже если его совершила родная мать. Это я и высказал ей вчера вечером. Я сам побеспокоил вашего военного министра господина Ронту и потребовал, чтобы мою мать до суда – если ей предъявят какое-либо обвинение – содержали в другом месте. А если обвинения не будет, то я в любом случае не желаю оставаться с нею под одной крышей. – Энрике вдруг язвительно усмехнулся: – Когда он начал уговаривать меня не горячиться, я не поверил своим ушам. То есть он хотел, чтобы я простил преступницу? От неожиданности я сказал, что мне вера не позволяет проживать с матерью в одном доме, когда я уже женат. Удивительно, но это он почему-то понял. Большой чудак этот ваш министр. И я бы добавил, что он далеко не умен. Поразительно вообще, как с таким министром вы ухитряетесь одерживать над нами военные победы.
