выглядеть как высокосложное поведение. Люди во время приступа ходят, разговаривают, даже водят машину. Ты убила Джунипера. Ты ранила себя осколком стекла. Просто не помнишь этого. А когда пришла в себя, тебе показалось, что ты слышишь, как Лили повторяет слова: «Мамочке сделать бо-бо. Мамочке сделать бо-бо». Но она говорила другое. Я думаю, на самом деле она говорила: «Мамочка сделала бо-бо. Мамочка сделала бо-бо». Она боялась за тебя. Пыталась тебя успокоить.
Горло сдавливает спазм, и неожиданно я начинаю рыдать от облегчения. Моя дочь любит меня. Моя дочь всегда меня любила.
– Приступы объясняют все, что ты пережила, – говорит Роб. – Это опухоль.
– Не все, – вмешивается Франческа. – Остается еще вопрос с «Incendio» и его происхождением.
Я покачиваю головой:
– Боже мой, я так запуталась, я теперь не знаю, что случилось на самом деле, а что мне привиделось.
– Тебе не привиделся человек, который пытался тебя убить. Человек, стрелявший в твою подругу.
Я смотрю на Роба:
– Герда…
– Она поправится. Ей сделали операцию, и она приходит в себя, – успокаивает меня он.
– Значит, это правда было? Стрельба…
– Правда. Как и охранники у дверей вашей палаты, – кивает Франческа. – Европол ведет следствие, и если то, что мы подозреваем о семье Капобьянко, окажется правдой… – Она улыбается. – Вы погубили карьеру человека, который имел шансы стать нашим следующим премьер-министром. Мои коллеги из музея считают вас героем.
Настроения праздновать победу нет, я думаю о более опасном враге – опухоли, растущей у меня в мозгу. О враге, который настолько искривил мою реальность, что я стала бояться тех, кого люблю больше всего на свете. Я вспоминаю, как часто в приступах боли массировала виски, пытаясь усмирить то, что росло внутри. Врага, который все еще может одержать победу.
Но я больше не одинока в своем сражении – рядом стоит Роб. Он всегда стоял рядом, даже когда я об этом не знала.
Франческа убирает ноутбук:
– Ну, мне пора на работу. Готовить заявления, оцифровывать документы. Мы собираемся хорошенько поискать в архивах, найти все, что у нас есть, о семье Тодеско. – Она улыбается мне. – И у вас тоже есть работа.
– Какая?
– Поскорее поправиться, миссис Ансделл. Мы на вас рассчитываем. Вы вывели нас на эту дорогу. И именно вы должны рассказать историю «Incendio».
21
На доме одиннадцать по Калле-дель-Форно, где когда-то жили Лоренцо и его семья, установлена мемориальная доска. Простая надпись на итальянском: «Здесь жил композитор и скрипач Лоренцо Тодеско, погибший в октябре 1944 года в лагере смерти Рисьера-ди-Сан-Сабба». Нет ни слова ни об «Incendio», ни о семье Лоренцо, ни о последних месяцах его жизни в Сан-Саббе, но в этом нет необходимости. Сегодня впервые состоится публичный просмотр документального фильма о его жизни. Вскоре вся Венеция узнает его историю.
Узнает и мою историю, ведь именно я нашла «Incendio», и сегодня, в день премьеры фильма в Венеции, мой квартет исполнит это произведение. Хотя тело Лоренцо давно поглотил огонь крематория в Сан-Саббе, его композиция до сих пор обладает энергией, способной менять человеческие жизни. Вальс Лоренцо пресек карьеру человека, который мог стать премьер-министром Италии. Он предупредил о менингиоме, образовавшейся когда-то у меня в мозгу. А сегодня вечером он привлек в университетский театр в Ка-Фоскари людей из разных стран. Они собрались, чтобы посмотреть фильм «Incendio» и услышать вальс, вдохновивший авторов фильма.
Несмотря на шум в зале – он доносится через опущенный занавес, – за кулисами я чувствую себя пугающе спокойно. Сегодня аншлаг, и Герда так возбуждена, что барабанит пальцами по задней деке скрипки. Я слышу, как у меня за спиной наша виолончелистка нервно разглаживает свою черную юбку из тафты.
Занавес поднимается, и мы выходим на сцену, занимаем свои места.
За ярким светом прожекторов я не вижу публики, но знаю: Роб, Лили и Вэл смотрят на меня со средних кресел в третьем ряду, видят, как я подношу смычок к скрипке. Я больше не боюсь музыки, которая когда-то вызвала электрическую бурю в моем мозгу. Да, вальсу сопутствует страшная история и смерть, которая протянулась за ним из одного века в другой, но на нем нет проклятия, он не несет несчастья. В конечном счете это просто вальс, надолго задержавшееся эхо тех самых нот, что когда-то играл Лоренцо Тодеско, прекрасный вальс. Может быть, душа Лоренцо слышит наше исполнение. Может быть, звуки, что мы извлекаем из струн, каким-то образом пересекают измерения и находят его в тех местах, где он теперь обитает? Если он слышит нас, то знает, что не забыт. А ведь не пропасть в забвении – то главное, на что все мы надеемся.
Мы доходим до финального такта. Последнюю ноту издает скрипка Герды – высокую, нежную и душераздирающую, словно воздушный поцелуй небесам.
