наследства) на Большой Подъяческой.
В полицейском управлении Ласточкин был отмечен за сметливость и прекрасный почерк и по рекомендации начальства направлен на службу в Зимний дворец. Здесь он тоже был на хорошем счету, начальство давало о нем прекрасные отзывы. Потому ему, и никому другому, во время болезни императора Николая доверили переписывать царские бумаги.
Ко времени описываемых событий Степану Ласточкину было 33 года. Несмотря на зрелый возраст и прочное служебное положение, он все еще не был женат, что объяснялось, с одной стороны, слабым здоровьем письмоводителя, а с другой — его природной робостью и щепетильностью в обращении с женским полом. Впрочем, как установил поручик Машников, ведший эту линию расследования, Степан Егорович в течение последних двух лет ухаживал за девицей Софьей Двуреченской, из мещан, жившей неподалеку, на Екатерининском канале, и регулярно ходил в гости к Двуреченским, но все еще не сделал девице предложения.
— Сидит у них, каждый вечер сидит, — рассказывал поручик на совещании, проходившем вечером третьего дня в гостиной Угловых. — Через окно вижу — сидит, чай пьет, разговоры разговаривает. А чтобы девица его провожала, чтобы там поцелуи были или какие другие действия — нет. Уж очень скромен наш Степан Егорович.
— Хорошо, давайте подведем итоги, — сказал статский советник. — Первичные сведения об интересующем нас объекте мы собрали. Можно ли переходить к основному этапу — допросу подозреваемого?
— Вряд ли, — покачал головой Дружинин. — Предъявить ему нечего. Ни одной зацепки. Одни подозрения. Ему достаточно упереться и говорить «Нет, и в уме не держал» — и ничего у нас не выйдет.
— Я тоже думаю, что арест производить преждевременно, — согласился с Дружининым поручик. — Оно и правда, зацепок у нас нет.
— Значит, надо их раздобыть! — воскликнула Катя.
— А может, их и нет, зацепок? — высказал предположение Углов.
— Нет, должны быть, — покачала головой Половцева. — Я, правда, не так много наблюдала за этим письмоводителем. Но и этого мне хватило, чтобы согласиться с Ахметом. Помните, что он сказал там, в пещере? «Человеку с таким взглядом я бы не доверил во дворце служить». Вот и я бы не доверила! Затравленный он какой-то и в то же время озлобленный, вызов в нем чувствуется… Такой вполне мог убить императора. Мы просто мало за ним наблюдали.
— Хорошо, продолжим наблюдение еще два дня, — согласился Углов. — Но не больше. Сами понимаете — времени у нас немного. Получим новые данные или не получим — на третий день производим задержание и допрос.
Однако два дня следить за переписчиком царских бумаг не понадобилось. Уже на следующий вечер Степан Ласточкин, выйдя из дома, направился не по знакомому сыщикам маршруту, на Екатерининский канал, а свернул в сторону Обводного канала. Дойдя до канала, письмоводитель свернул направо и зашагал в сторону залива. Так он прошагал два квартала. За ним неотступно следовали Углов и Дружинин. Шел уже девятый час вечера, когда Ласточкин остановился перед массивным двухэтажным домом и позвонил. Сыщики слышали, как на звонок дверь отворили, письмоводитель вошел, и дверь снова захлопнулась.
— Интересно, чей это домик? — пробормотал Углов, отходя в сторону от здания, чтобы оглядеть его целиком. — Строение не маленькое. Владелец, стало быть, человек со средствами. Скорее всего, какой-нибудь купец. Или человек, который изображает из себя купца…
— Владелец, может, и купец, только вряд ли он живет здесь со своим семейством, — ответил на это Дружинин. — Обрати внимание: половина окон освещены, а половина — темные. И каждое освещенное окно имеет свой цвет. Ну, то есть абажуры над лампами у всех разные. В собственном доме, который занимает одна семья, так не бывает.
— Наблюдение верное, — согласился Углов. — Выходит, дом сдается внаем, поквартирно. И наш письмоводитель пришел в гости к одному из квартирантов. Вот только к какому?
— А мы это сейчас узнаем, — сказал капитан.
Он вернулся к двери и уверенно позвонил. Раздались шаркающие шаги, дверь открылась на узкую щель, и показался чей-то глаз, который с некоторым испугом воззрился на позднего гостя.
— Вам кого? — спросили из-за двери.
— Мы из жандармского управления, — веско произнес Дружинин. — Ну-ка, быстро открывай, разговор есть.
— Сию минуту, ваше благородие, открываю, — засуетился человек за дверью. — Не извольте сердиться, что не сразу, сами понимаете, место у нас отдаленное, да и время позднее…
Дверь открылась, и сыщики вошли в небольшую переднюю, освещенную масляной лампой. Газового освещения в доме, видимо, еще не было. Вправо и влево от передней уходили коридоры, узкая деревянная лестница вела на второй этаж.
Человек, открывший им дверь, был то ли слугой, то ли швейцаром — во всяком случае, на нем имелось некое подобие грязной и чрезвычайно ветхой ливреи. Это был тщедушный человек лет пятидесяти, в глазах у которого читался страх перед могущественными пришельцами.
— Ну-ка, говори быстро, кто ты такой и чего здесь делаешь! — приказал Дружинин.
