– Добро пожаловать, – сказал монах с улыбкой.
Вэй-Фану стало неудобно. Он поднял руки, показав пустые ладони.
– У меня ничего нет для вас.
– Честно говоря, верится с трудом, – ответил монах. – Только нищему нечего дать другому человеку, а ты не выглядишь нищим. По сравнению со мной, по крайней мере.
– Вы совершенно правы. – Вэй-Фан присел против старика и развязал мешок. – Вот, возьмите. – Он вытащил недоеденную паровую булочку. – Это вся моя еда. Я рассчитывал съесть её сегодня, но, как говорится, кусочком хлеба и глотком вина человек может приобрести хорошего друга, так что…
– Глоток вина? У тебя есть вино?
Вэй-Фан со вздохом достал кувшин, вытащил фарфоровую пробку и наклонил сосуд: оттуда полилась лишь вода. Старик прикрыл глаза и произнёс:
– Я чую аромат вина даже в этих каплях. Он поёт мне. А ты слышишь его песню?
– Слышу, – ответил юноша, отламывая половину чёрствой булки и опуская его в медную чашу. Монах взял хлеб и отщипнул чуть-чуть.
Они молча сидели и жевали. Вэй-Фан проглотил свою долю почти сразу, старик же ел медленно, крошечными кусочками, словно мышь. Юноша провожал каждую крошку жадным взглядом. В животе у него бурчало. Он уже жалел, что поделился. Доев хлеб, старик сунул руку в чашу, достал каштаны. Один протянул Вэй-Фану, а другой с хрустом разгрыз жёлтыми передними зубами. Так же он отдал и половину листьев. Пришла очередь персика. Монах сдул прилипшие травинки с его бархатистой кожицы и обеими руками протянул плод Вэй-Фану:
– Ешь!
Вэй-Фан начал было отказываться, но монах укоризненно покачал головой и снова закрыл глаза. Персик оказался мягким и сладким. Вэй-Фан до того оголодал, что съел его целиком, даже попорченный осами бочок. Когда он доел, монах достал бамбуковый ковшик, полный чистой дождевой воды, поднёс ко рту и начал шумно пить. Напившись, протянул Вэй-Фану. Тот сделал большой глоток и вернул ковш старику.
– Гораздо лучше вина, согласен?
Вэй-Фан расхохотался. Лично он не был в этом уверен.
Монах попил ещё. Некоторое время они молча сидели и слушали лесные звуки.
– Здесь всегда тихо зимой. Только гиббоны кричат. Зато летом повсюду стрекочут цикады, и когда их песни одна за другой утихают, это означает приближение осени. Самая последняя песня цикады – одинокая и безответная песня. Мне всегда грустно, когда я её слушаю. Интересно, понимают ли цикады, что их жизненный цикл подходит к концу? Может быть, именно поэтому летом они поют радостнее и громче? Как ты думаешь?
– Честно говоря, я мало что знаю о цикадах.
– Правда? А почему? Только не говори, что ты один из тех, кто думает только о себе. Ведь это – верный путь к безумию. Вот я, например, – монах ткнул себя в грудь, – о себе почти и не вспоминаю, размышляю больше о мире вокруг. Обо всех живущих в нём, от чёрной цикады до снежного леопарда. Они меня интересуют, все живые существа.
– Ну, цикады… По-моему, они поют всегда одинаково, что весной, что осенью.
– Конечно, однако осенью их песни короче и тише.
В лесу было действительно очень тихо, лишь ветер шелестел в листьях бамбука.
– Как твоё имя? – спросил старик.
– Вэй-Фан. А ваше?
– Моё? Зачем мне оно? Одни зовут меня Лесным Стариком, другие – Отшельником с горы Сун. Можешь звать меня как тебе хочется. Это никак не изменит то, чем я являюсь на самом деле. У имён нет силы.
– Хорошо. Я буду звать вас Отшельником с горы Сун.
Монах кивнул.
– Разве ты не ко мне пришёл? Нет, вижу, что не ко мне. Значит, ты ищешь что-то иное. Но если ты шёл не ко мне, то куда?
– Я ищу Двенадцатиугольную пагоду.
Старик посмотрел на Вэй-Фана долгим взглядом и покачал головой.
– Зачем?
– Я ищу мастера.
– Какого мастера?
– Учителя. Мастера ушу.
– О! Теперь я всё понял: ты – воин. Опасный путь ты избрал.
– Я ничего не боюсь! – быстро возразил Вэй-Фан.
– Не боишься? А должен бы.
Вэй-Фан почувствовал себя глупцом. Монах вздохнул и вновь задумчиво покачал головой.
