узких глаз были благородно приподняты, он был пухлым и тяжёлым. Даже не верилось, что она носила его внутри себя.
– Ш-ш-ш… – прошептала она. – Тише, тише.
Нашарив петлю халата, девушка раздвинула края сорочки, освобождая грудь, – на тёмном соске уже белела капелька.
– Вот, держи, – сказала она и вложила грудь в широко распахнутый ротик. Младенец сильно сжал губы и принялся жадно, с причмокиванием, сосать.
Цзяолун покормила ребёнка, уложила его на спину и распеленала. На нём были штанишки с разрезом, чтобы меньше пачкаться, однако они были мокрыми. Стянув их, она начала вытирать попку, но внезапно остановилась.
Её ребёнок не был сыном. Он оказался дочерью.
Цзяолун смахнула волосы с лица.
– Старуха! – закричала она. В её голосе прорезались властные нотки.
Пустота и тишина, словно весь мир был погребён под толщей снега.
– Старуха! – Ей пришлось позвать раза три, прежде чем она услышала, как хлопнула дверь во дворе и послышался скрип снега под ногами.
* * *
Этим утром тётушка Ду досыта наелась пельменей. Она приготовила порцию и девушке. Услышав крик, неторопливо сняла крышку с котла, наложила в миску пельменей, сбрызнула их уксусом, сдобрила жгучим перцем и вышла на мороз.
– Старуха! – крики становились всё требовательней и настойчивей.
Держа в одной руке палочки, а в другой – миску, тётушка Ду толкнула дверь и вошла.
– Я пельменей принесла… – начала было она, но осеклась. Девушка сидела прямо, чёрные волосы свисали неопрятными прядями, а халат – развязан. Лицо выглядело очень бледным, особенно по сравнению с красной тканью одежды. Перед ней на кровати лежал ребёнок. Штанишки были сняты, он сучил голыми ножками.
– Скажи мне, старуха, – девушка ткнула пальцем в младенца, – мальчика или девочку я родила этой ночью?
Тётушка Ду сделала шаг вперёд и остановилась в замешательстве. Стояла, держа миску с пельменями, и смотрела, нахмурившись, на ребёнка, который больше не был мальчиком. Ей пришлось схватиться рукой за стену.
– Ночью это был мальчик! – прошептала она.
Цзяолун было всего восемнадцать, но когда она заговорила, её голос был исполнен такой силы, что девушка моментально возвысилась над старой женщиной:
– Ты его продала!
– Я этого не делала, – воскликнула та, упав на колени и вскидывая руки в мольбе.
– Врёшь!
* * *
На шум заглянул старик.
– Беда! – закричала тётушка Ду. – Взгляни, ребёнок превратился в девочку!
Дядюшка Ду озадаченно вытянул шею. И правда, младенец был девочкой.
– О, небо! – пробормотал он. – Как же это могло случится? Я-то думал, что девочка – это у госпожи Фан, а у вас – мальчик.
Цзяолун оттолкнула старого болвана и кинулась наружу, во двор.
– Это она украла моего сына! – крикнула девушка старикам, и красота её лица сделалась вдруг суровой.
Они оббегали всю гостиницу, оставив множество пересекающихся цепочек следов в заснеженном дворике, но всё, что осталось от наложницы, это серебряная ваза с выгравированным зимним пейзажем да слиток серебра в форме лодки с клеймом менялы из Шаньси. Цзяолун в сердцах швырнула его в угол комнаты.
Вспышка гнева опустошила её. Она вытащила из свёртка меч, движения были так быстры, что лезвие молнией сверкнуло в холодном воздухе. Со всклокоченными волосами и в распахнутой на груди сорочке она казалась дикой и беспощадной.
– Найдите мне её! – пробормотала она, привалившись к косяку, и взмахнула мечом. Старики так громко завопили, что в конюшне проснулся торговец верблюдами, страдавший похмельем.
– Она украла моё дитя! – прошептала Цзяолун, стараясь не упасть. Дрожащей рукой она протянула мешочек с серебром. – Найдите его, пожалуйста.
* * *
Торговец верблюдами взял деньги и начал готовиться к отъезду. Но погода была такой хмурой, а серебро – таким тяжёлым, что ему ничего не оставалось делать, как только заглянуть в «весёлый квартал», где хорошенькая певичка набила ему трубку опиумом, а потом пела, пока он витал в своих незамысловатых грёзах о дворцах, полных еды и выпивки.
