драконами отчасти потому, что я так и не придумал достаточно хорошего плана. Это правда.
— Так это все… все…
Билл зашарил взглядом по сторонам, отыскивая подходящее определение, уставился на тачку.
— Солома и дерьмо?
Фиркин рассмеялся. Но не обычным смехом — горьким.
— Билл, я не знаю, — сказал он, отсмеявшись. — На самом деле не знаю. Некоторые точно были дерьмом. А может, и все. Всегда трудно сказать наперед, чем обернется план. И да, прорва их полетела в дерьмо. Но бывали и успехи. Иногда. Может, не очень часто. Может, даже «изредка» — неправильное слово. Но успехи на самом деле были. И каждый — прекрасное, ценнейшее сокровище.
Он снова присосался к фляге.
— А некоторые стали прекрасными неудачами. Понимаешь, о чем я? Хотя план не удавался, но добивались другого. Того, чем я горжусь. Как по тебе, есть в этом смысл?
В сумраке грязного свиного загона Фиркин выглядел таким потерянным — не взрослым, а встревоженным отчаявшимся ребенком. Биллу показалось, что глядит на свое отражение.
— Наверное, есть, — ответил Билл, чей гнев и разочарование немного унялись.
Он не то чтобы целиком поверил Фиркину — но хотел верить. И совсем не хотел, чтобы Фиркин оказался вруном.
— Спасибо, — сказал Фиркин и основательно выпил, запрокинув флягу, затем причмокнул и вернул полегчавшую посудину на пояс.
— Значит, мы все-таки можем ограбить Мантракса? — спросил для уверенности Билл.
Фиркин рассмеялся снова — громко и зычно.
— Может быть. Билл, я не знаю. Но попытаться — сможем. В этом и есть прекрасное в жизни и планах. Планировать, рассчитывать на успех, пытаться. Кто знает, что из этого выйдет? Во всем прекрасный хаос. Выйти может что угодно. А может, мы таки сумеем ограбить их всех. Я изучил их. И Мантракса, и Дантракса, и Киантракса, и всю их остальную клятую компанию. Я могу рассказать тебе о них все. Мы можем придумать планы для них всех. Ты можешь придумать планы. А потом…
Он улыбнулся и снова потянулся за флягой.
— Потом — прекрасный хаос.
32. Исповедимые пути и желания Билла
Летти обнаружила его сидящим у канавы, но не подошла сразу, понаблюдала издали. Он сидел, подтянув колени к подбородку, бессильный, сгорбленный, — воплощенное уныние. Он сорвал длинную травину и сплетал из нее тонкий жгутик. Летти вдруг поняла, что ей жаль Билла. Хоть дурак — но добрый. В эту самую минуту за ними наблюдало человек сорок, ожидавших хоть какого указания, чтобы мгновенно и счастливо исполнить веление пророка. Но Билл не велел, не обращал внимания, и вообще, даже если бы знал о затаившихся кругом поклонниках, он и не подумал бы распоряжаться ими. Потому что, Рыг побери, такой уж он по натуре. Добрый дурак. Боги, да его приручить — раз плюнуть. Стоит только захотеть.
Иногда ей казалось: захотеть очень стоит.
Во всяком случае, сейчас надо его обуздать, улестить и использовать.
Она задумалась. Вряд ли будет сложно убедить его. Надо лишь сподвигнуть паренька взглянуть на дело с ее стороны. Немного лапши на уши — и станешь богатой. Балур целиком одобрил бы такой подход. И был бы прав. К чему усложнять простое и ясное? Если искать премудростей в выеденной скорлупе — долго не проживешь. Этот мир — место жестокое и безжалостное. Хуже того, требующее жестокости и безжалостности. Потому мир неизбежно убьет наивного простофилю Билла.
Но парнишку так жаль…
Летти наблюдала за тем, как он сплел причудливый узел, положил наземь, сорвал новую травинку.
Она внезапно заметила, что и сама, не отдавая себе отчета, нагнулась, сорвала травинку — и перекрутила, смяла ее. Никаких причудливых узлов, только неряшливые сгибы. Летти отшвырнула траву и пошла к Биллу.
— Билл!
Он дернулся, заслышав ее голос, но не обернулся. Летти приблизилась, ступая очень осторожно, словно подкрадывалась к кролику. Одно неверное движение, и вместо ужина — сверкающие кроличьи пятки.
— Они это сделают, — сказала Летти. — С тобой или без тебя. Надеюсь, ты уже понял. Балур завелся. Он попытается ограбить Дантракса.
Билл наконец обернулся. Посмотрел в ее глаза.
