все присутствующие мужчины смотрят на нее, как на огонь, возле которого можно согреться. Безусловно, отчасти это объяснялось ее красотой – перед прекрасным женским ликом мужчины извечно теряют голову. Однако некоторые из присутствующих знали Маргарет добрую половину ее жизни, из которой ни один год не протекал мирно. Она сама была словно прикована к мельничному жернову, который вращался – и оставляла на нем следы своей крови. Борьба, безусловно, закалила ее, но это же можно было сказать и о тех, кто шел с ней сквозь годы войны.
– Те, кто трусливо жмется за этими городскими стенами, – или изменники или глупцы, – молвила Маргарет голосом тихим и низким в этом тесном помещении. Лорды внимали ей, затаив дыхание. – Кто именно они, даже не важно. Тем более что оставаться здесь мы не можем. Люди падают от изнеможения, отощавшие и доведенные до крайности напряжением сил, без пищи, которая одна может поддержать в них здоровье. Еще немного – и в нашем стане начнется мор. Или он, или Уорик с Йорком изведут нас первыми – а они явятся непременно, с огнем и мечом. А потому скажу вот что. По велению моего мужа мы должны отойти к северу, в сторону Кенилуорта и более щедрых угодий, но прежде всего к городам, где можно будет найти провиант и поддержать себя, подкрепив свою силу.
Волю якобы короля, провозглашенную королевой, оспорить никто не мог. Глаза Маргарет были неестественно яркими, словно ее снедали жар или скорбь. В эту минуту Дерри тянулся к ней всем сердцем, сотрясаемый восторгом и отчаяньем. Разве это была не победа? Они так близко, почти вплотную, подошли к безопасности, только с тем, чтобы очутиться на холоде и во мраке…
Дни в феврале были все еще коротки. Навес над головами затрепетал под набирающим силу дождем, и все посмотрели вверх. Свет снаружи окончательно угас, вторя состоянию подавленности и усталой тоски. Приказ был сниматься на рассвете с лагеря и выходить в поход, снова встречая утро натощак.
11
Уорику непросто было сопоставить взятый из памяти образ Эдуарда с бородатым великаном, что стоял сейчас перед ним в длинном, с бронзовыми клепками камзоле, толстых шерстяных шоссах и кованых сапогах. С грубым радушием Йорк протянул руки и облапил Ричарда перчатками за плечи, воняя конским потом и бивуачными кострами. Утонченностью и светским лоском от молодого герцога Йоркского не веяло. Бросив поводья, он спешился с легкостью и даже с грацией, от которых граф Уорик в свои тридцать два невольно почувствовал себя стариком.
На земле они коротко и крепко обнялись, воздерживаясь от риска открывать дверь в свой траур. Осознание их горя – вот оно, здесь, в сердцах обоих. Ведь еще при прошлой встрече их отцы были живы.
Вокруг разбивало лагерь более скромных размеров воинство Йорка, ставя в первую очередь палатку для своего предводителя – роль, которой Эдуард явно упивался, посвистывая и зычно отдавая приказы. Эта всклокоченная черная борода и глубоко посаженные глаза больше шли какому-нибудь главарю шайки благородных разбойников. Сомнений нет, что молодой герцог был способен на жестокость. Уже похаживали истории о сыне-воине Йорка, рассказываясь и перелагаясь возле тысяч деревенских очагов. Гуляя, истории эти неизбежно приукрашивались и прирастали домыслами – и все-таки Уорик взглянул на длинный меч Эдуарда, висящий на боку. Ходила молва, что тот лопнул по всей своей длине от одной лишь мощи удара, причем кое-где поговаривали, что лопнул он со звуком, подобным удару колокола, в тот миг, как до юного герцога дошла весть о смерти отца.
– Радостно тебя видеть, – с мрачной приветливостью сказал Ричард. – А твое избавление от Тюдоров достойно похвалы.
Вблизи Уорику приходилось смотреть на Эдуарда снизу вверх. Это, признаться, раздражало, но деваться некуда. К тому же незачем себе лгать: постыдный разгром при Сент-Олбансе стоил графу частичной утраты веры в себя. После того, что имело место, восьмитысячная армия Уорика вдруг перестала казаться способной выполнять стоящие перед ней задачи. Он знал, что его пересилили и что куда хуже – перехитрили, обвели вокруг пальца, выставив эдаким недотепой. Все это жгло Ричарда до сих пор, и оно же прибавляло радости от вида трехтысячного воинства Эдуарда, пришедшего сомкнуться с его армией.
В эту секунду Уорик решил, что не будет цепляться за свое превосходство. Да, Эдуард моложе и не столь опытен, пусть даже он стоит выше в иерархии титулов. Молодой человек и не ждет, что станет во главе сводного войска. По своему праву он стоит здесь вторым за герцогом Норфолкским. Но себе Ричард поклялся, что ни в коем случае не будет принижать молодого человека, ущемлять его. Для этого существовала уйма способов, но Уорик был исполнен решимости включать Эдуарда во все грядущие замыслы, чтить память его отца, но вместе с тем и наставлять сына Йорка.
Отчасти это решение было обусловлено тем, что ратники Эдуарда одержали победу. Это сказывалось в их теперешней осанистости и презрительных взглядах, которые они кидали на кентцев. Кое-где уже успели случиться заварухи, начавшиеся с задиристых перекличек и переросшие в выяснение на кулаках. Уорик намеренно не реагировал на беготню с дубинами своих капитанов, стремящихся внести мир и порядок в ряды ратной братии. Чувствуя на себе пристальный взгляд, он обернулся и увидел, что Эдуард Йорк на него смотрит.
– За то, что случилось под Сандалом, я тебя не виню, – сказал он голосом до странности громким, так что Ричард даже моргнул. – Ты не мог дать своим людям крылья, чтобы те перенеслись туда на поле боя. И я знаю, что ты разделяешь мою скорбь. Знаю, что твой отец погиб вместе с моим, и на том же поле. До тебя довели слова моего отца?
– Он сказал, что победы королева не одержала, – ответил Уорик тихо, вполголоса. Эдуарда он помнил еще тринадцатилетним мальчишкой, когда тот обитал в Кале при английском гарнизоне, учась пить, как заправский кутила, и драться на ножах. Под пристальным взглядом едко-голубых глаз этого могучего гиганта делалось неуютно. – Что она лишь развязывает руки сыновьям. То есть нам.
