Внешник – абсолютный враг. Договориться с ним – это стать муром, а вот их ненавидят все, потому как предателей в любом мире принято ненавидеть до зубовного скрежета, это у нормальных людей на генном уровне записано.
То есть никаких задушевных разговоров быть не может – допускается только язык оружия. Причем в этом языке внешники куда сильнее: у них и техники хватает, причем самой лучшей; и автоматизированные комплексы имеются, способные уничтожать цели без участия оператора или с участием, когда он расслабленно командует дронами и турелями, попивая кофе в мягком кресле где-нибудь на нижнем уровне одного из бесчисленных бункеров; и на нехватку боеприпасов они не жалуются. Причем боеприпасов самых разных, от банальных бронебойных патронов, идущих нарасхват у всех торговцев, до хитрых артиллерийских снарядов, способных прилететь за два десятка километров, на подлете разобраться с корректировкой последнего отрезка баллистической траектории и ударить в самую заманчивую цель.
Удары к тому же могут быть разнообразнейшими – вплоть до химических и даже ядерных. В отличие от иммунных, внешники не испытывают угрызений совести, загрязняя почву и атмосферу Улья радионуклидами, а конвенции о запрещении химического оружия действуют где угодно, но только не здесь.
Да, они тоже смертные, их тела хрупки, уязвимы, могут пострадать по собственной вине. Но под действием опасных уровней ионизирующего излучения внешники не теряют человеческий облик, постепенно расставаясь с разумом и обретая чудовищно нехорошие привычки…
…Пастор, преодолевая последние метры крутого подъема, продолжал свой рассказ без пауз, торопливым речитативом. Похоже, выговориться захотел, видимо, ему нечасто на такую тему пообщаться доводится.
– Я не из нолдов, то есть лазейку в Улей наши умники нашли не так уж давно. Где-то с пятидесятых годов это завертелось, детали мне неизвестны, сам я попал в проект уже в шестидесятых, многое пропустил. Секретность до смешного доходила, нам мало что говорили. Коммунисты тогда вовсю готовились запускать первый спутник, а мы, получается, безо всякой космонавтики достигли другой планеты. Естественно, это нельзя было назвать легкой прогулкой. Все первые попытки завершались одинаково – или исследователи вообще не возвращались, или возвращались седыми. Спасибо, что изначально использовали защитные костюмы и выдерживали вернувшихся в карантине, заразу в мой мир они не занесли, она не слишком въедливая. Знаний у нас тогда не было вообще, а Внешка в те времена мало отличалась от Дальнего Запада. Тварей прореживали только нолды, но они и сейчас, и тогда встречались не так уж часто и не контролировали ничего, кроме окрестностей своих баз. Даже им, со всеми их технологиями, не удавалось очистить восток до приемлемого уровня – это все равно что прикрываться от бури ладошкой. Кстати, среди них тогда встречались ребята, умеющие заглядывать в будущее. Я не в буквальном смысле, я о способности анализировать последствия массового появления менее развитых внешников. До некоторых из нолдов дошло, что чем больше будет баз, тем проще контролировать территорию прилегающего к Удавке пояса, а добычи хватит на всех. Так что временами они помогали первопроходцам вроде тех, из-за которых я здесь очутился. Хотя бы делились информацией, мы ведь даже близко не представляли, с чем столкнулись, поначалу наивно полагали, что открыли портал на другую планету, не отличающуюся от Земли.
– Вы попадаете сюда через порталы? – не удержался Карат от важного уточняющего вопроса.
– Я давно расстался с прошлым, так что не надо никаких «вы», не причисляй меня к ним. И да, понятия не имею, как это на самом деле работает, я не ученый.
– Ну и что с этого? Тебя с завязанными глазами сюда затащили? Вообще ничего не видел и не слышал?
– Нет, я попал в Улей на грузовом лифте, своими ногами в него зашел, глаза мои были открыты. Не совсем, конечно, лифт, но выглядел именно так. Обшитая асбестом кабина, клетка Фарадея, я и несколько таких же ребят в этой клетке. Пол под ногами дрожал, немного подташнивало, шатало, никто ничего не понимал, но расспрашивать друг друга мы не могли, строжайше запрещено, за этим делом тот еще цербер присматривал. Вот его не мутило и не трясло, будто не человек, а столб каменный. Ощущения в чем-то сродни с теми, когда первые опыты ходьбы по черноте устраиваешь. Видимо, он привык, старожил, а мы новички, все, как бывает у иммунных. Потом лифт остановился, мы надели противогазы, обмазав их края специальной мазью, заткнули уши, переоделись в воняющую дезинфицирующим составом одежду, а затем прошли в шлюз с тремя выходами. Один был затянут плотной пластиковой пленкой, за ней располагался источник яркого освещения. Не солнце пробивалось, и на электричество не похоже, свет какой-то ненормальный. Я так и не понял, что это было. Доводилось получать информацию о базах внешников, мне кажется, у них везде разные порядки, такое впечатление, что у каждой группировки своя технология транспортировки или, по крайней мере, свои особенности ее применения.
– Ты был солдатом?
– И да, и нет. Я военный кинооператор.
– Даже не знал, что такие бывают.
– Еще как бывают. Ну, или были. Кто, по-твоему, так красиво снимал ядерные взрывы на полигонах? Это были такие ребята, как я.
– Так ты здесь фильмы снимал?
– Всего один, да и тот до зрителей не добрался. Конечно, на показ для широких масс рассчитывать не приходилось, но как-то неправильно получилось, вся работа насмарку. Я до последнего не представлял, что именно предстоит снимать, в итоге в большой спешке подготовку завершал. Ко всему прочему, испортил отношения с неприятным субчиком из Лэнгли[4], он всех достал своими бессмысленными и тупыми замечаниями. Мало я там, до лифта, подписок о неразглашении давал, еще и он со своими придирками прицепился. Фильм, кстати, обещал получиться хорошим. Момент удачный, и я старался. Не знаю подробности, но, очевидно, наши генералы, ногой не ступавшие на землю нового мира, решили, как это у них принято,
