позывной еще хотя бы раз?
– Ваш позывной…
– …Чатырдаг?
Представитель госкомиссии улыбнулся:
– Хотите?
Трофим смутился:
– Да нет. Извините, просто вырвалось.
Представитель понимал: летчиков-испытателей награждали географическими именами. Дублеры не отличались.
– Ваш позывной «Скиф».
Как же еще назвать человека родом из Крыма…
Трофим оделся, взялся за легкую куртку с башлыком, но надевать не стал, передумал. Давно научился избегать прямых взглядов, а от деда прятать лицо не хотел. Вышел в соседнюю комнату… прямо к праздничному столу. Луч солнца играл в белой мисочке, доверху наполненной янтарем меда.
– Опа! А вот и братец!
Мотька встал – старые треники сменил на брюки, но тоже не первой свежести, зато побрился и заклеил порезы бумажками. Он протянул руку, бросился обнимать, ничуть не смутившись шрамов на лице Трофима.
– Здорово, Матвей, – пробормотал тот, морщась от свежего винного духа.
Василий вздохнул, неспешно расставил стопки, взялся за бутылку медовухи – разливать. Старостин отчетливо чувствовал его радость, замешанную на горечи, словно июльский мед на луковом цвету.
– Эк тебя, – всхлипнул Мотька, отстранившись, заглядывая в глаза.
– Покидала жизнь, – пробормотал Трофим, отворачиваясь.
– Да ты садись! – Брат широко развел руки, словно охватывая круглый стол, застеленный тертой клеенкой с васильками. – Сколько лет-то! Эх-ха! Правильно говоришь, брат: покидала жизнь. Вот и меня не пощадила…
Он засуетился, затараторил, не сводя взгляда со своей стопки, наполненной «с горкой» – медовуха вспучилась, зацепившись за край. Дед Василий умел наливать. Трофим принюхался к запаху рубленой зелени, к жаренной с чесночком курочке, взял на ломтик черного хлеба кусочек домашнего окорока. Слюна камнем застряла в горле. Или камень шевельнулся в груди?
– Давайте, братья. За встречу, – дед перекрестился. – Слава богу, свиделись.
Трофим приложил ладонь к груди – пентакль чуть пульсировал. Пусть людям, которые помогали ему все эти годы, тоже станет немного лучше. Кому-то в больнице полегчает, кому-то висящему над обрывом сил достанет удержаться, кого-то осенит хорошая идея.
– Свиделись, – откликнулся он.
Дед зыркнул на него из-под густых бровей, промолчал. Чокнулись, выпили.
– Эх-ха! Страна совдепия, – Мотька лишь рукавом замызганным занюхал, принялся разливать по новой, без спроса сменив «руку». Бутылка в его руке тряслась, проливая на клеенку, от нетерпения. – Забрала ты братца моего, вытянула из него жилы…
– Цыц! – прикрикнул дед. – Язык придержи, пустомеля.
Матвей насупился:
– Ну, давай, братишка. Между первой и второй, как говорится.
Так и до третьей дошло. Медовуха прибавляла Мотьке смелости:
– …а мы тут пашем, чтобы вы там подвиги свои свершали. Эх-ха! Плевали они на нас со своего Кремля! Одних в стену муруют, а других в навоз закапывают!
– Ты вот что, Мотька, – дед Василий достал из кармана рубахи целую пятерку. – Сбегай за казенкой, а то нас с Трофимом медовуха чего-то не берет.
При виде денег Матвей облизнулся, пробормотал:
– Так ведь Зинка… Она закрыла уж.
– Домой к ней сходишь – там продаст.
– Так я чё, – Мотька вытер вспотевшие руки о рубашку и сгреб деньги, – я ж мигом.
Он вскочил, бросился к двери.
– Тока не вздумай по дороге половинить! – успел крикнуть вслед Василий.
Хлопнула дверь, и стало тихо, как бывает летними вечерами в утомленном июльской жарой доме.
– Где тебя так? – тихо спросил Василий.
