углам монетки.
Дорога шла лесом, Игнат правил лошадью, сидя в санях. У крестьянина было хорошее настроение, овес продал с выгодой, да и за белку заплатили справедливую цену. Брат подкинул серебра достаточно, считая вместе со сбережениями Игната, можно по весне купить лодью, снарядить ее и податься в Нижний за товаром. Размечтавшись, Игнат проворонил появление на дороге татей.
Один из них, тот самый татарин, которого Игнат видел в обители, взял под уздцы лошадь и мерзко скалился, глядя, как его напарник накидывает удавку на шею бедолаги.
Крестьянин успел еще протянуть руку за топором, но в глазах помутилось и сознание покинуло его.
– Ты не удавил его часом? – озабоченно спросил Евграф своего холопа.
– Я дело знаю, живой он, – ответил Нифонт. – А лихо я его уделал!
– В лес правь скорее, уходить с дороги нужно, – озабоченно сказал Евграф, оглядываясь по сторонам.
– В лес так в лес, – пробурчал Нифонт, ухватившись за вожжи.
Игнат очнулся от нестерпимой боли в ногах. Крестьянин дернулся и обнаружил, что крепко связан. Ноги горели, адская боль пронзила все тело. Игнату хотелось выть от боли, но тати предусмотрительно вставили кляп, и вместо крика получалось одно мычание. Помутневшим взором он разглядел лицо своего мучителя, наблюдавшего за страданиями крестьянина.
– Схоронка где? – вновь спросил Нифонт у бедолаги. – Скажешь, где серебро сховал – отпущу.
– Мммыыы, – только и мог сказать Игнат, изворачиваясь, пытаясь вытащить ноги из костра.
– Кляп-то убери, дурень, – сердито пробасил Евграф. – Ты про брата его спроси, зачем он в Орду бегал, да кто умысел имеет противу царя. Да вызнай, где Орда зимует.
– Все выспрошу, – скривив рожу, буркнул Нифонт.
Через час смолянин Нифонт Лихой, холоп крещеного татарина Евграфа Дермела, прекратил мучения Игната, засапожником перерезав несчастному горло.
– Тело на сани брось. С собой заберем, – распорядился Евграф, садясь в седло.
– Зачем нам мертвяк? – проворчал Лихой с недовольством, но, однако, послушно закинул мертвое тело на сани, сверху закидав труп пахучим сеном.
Деревенька, о трех дворах стояла на пригорке, на берегу небольшой речки. Крестьяне безмятежно спали, когда из леса появились всадники в боевом облачении. Они разделились на три группы, по три человека в каждой. Главарь повелительно махнул рукой, и всадники направились к домам, разобрав цели. Себе главарь оставил самый богатый двор.
Прямо с седла Нифонт запрыгнул на крышу сарая. Разворошив солому, он провалился внутрь двора. Скотина, стоявшая в хлеву, приветствовала Нифонта громким мычанием. Смолянин, ругаясь вполголоса стал пробираться к воротам, когда раздалось грозное рычание. Обернувшись вполоборота, Нифонт узрел горящие глаза двух огромных псов. Выхватив саблю из ножен, он рубанул наотмашь, рассекая голову атаковавшего пса. Пес, уже мертвый, врезался всей массой в Нифонта, опрокидывая его на солому, застилавшую земляной пол. Резкая боль в ноге привела смолянина в чувство. Рука судорожно шарила на поясе. Нащупав рукоять кинжала, Нифонт успокоился. В лунном свете, проникавшем внутрь сквозь проделанное в крыше отверстие, сверкнула сталь, и второй пес отчаянно заскулил, получив страшную рану в шею. Нифонт вновь взмахнул рукой – скулеж прекратился. Морщась от боли, он ножом раздвинул челюсти псу, вцепившемуся в ногу мертвой хваткой, отпихнул от себя тушу, не обращая внимания на рваную рану, поднялся на ноги и, прихрамывая, побежал к воротам. Минута – и двери отворились. Всадники въехали во двор, освещая себе путь горящими факелами, один из них, бросив мимолетный взгляд на окровавленную штанину смолянина, недовольно высказал Нифонту за задержку. В свое оправдание холоп показал на мертвых псов. Всадник не обратил внимания на слова холопа, он уже спешивался. В руках разбойников появились топоры. Поднявшись на крыльцо, они принялись рубить дубовые двери, ведущие в сени. Дюжина ударов – и доски не выдержали напора.
Анна проснулась от шума во дворе. Утробно мычала скотина, залаяли собаки. Лай собак резко оборвался, пес жалобно заскулил. Баба слезла с полатей, бросившись к дверям, по пути срывая телогрейку с вбитого в стену кованого гвоздя, и как есть, босая, выскочила в сени. Скрип отворяющихся ворот и конское ржание испугали ее до полусмерти. Она, крестясь на ходу, испуганно бросилась обратно в избу, затворив за собой дверь трясущимися руками. И замерла, застыв истуканом.
– Мыслила, волки? – спросила старуха невестку скрипучим голосом. Та, очнувшись, энергично закивала головой. – Нож дай! Не стой истуканом – прячь детей, – старуха-свекровь поняла все без слов.
Анна метнулась к лавке, вытащив из-под тюфяка связку ключей, бросилась к сундуку и долго возилась с замком, не попадая ключом в скважину. Наконец, хитрый механизм щелкнул, и женщина откинула крышку сундука. Нашарив кинжал трясущимися от охватившего ее испуга руками, она отнесла его свекрови.
– Масло подай и углей, – спокойным голосом распоряжалась старуха, словно не ломились в двери ночные тати, от которых пощады ждать не приходиться. Разбойники в живых свои жертвы не оставляли, боясь впоследствии быть опознанными. Суд наместника великокняжеского скор и быстр, главное справедлив.
