нею; ускоряет шаг, чтобы сохранить дистанцию. Рафа догоняет ее на балконе. Бестиарий из аэростатов собрался вокруг ресторана, они ждут, колышутся в небе, точно боги-прототипы, которые так и не смогли пройти собеседование, чтобы попасть в пантеон.
Без лишних слов Рафа притягивает ее к себе. Они целуются.
— Ты самая красивая в этом мире, — говорит Рафа. — В обоих мирах.
Лусика Асамоа улыбается.
— Кто присматривает за Луной? — спрашивает она.
— Мадринья Элис. Луна по тебе скучает. Она хочет, чтобы ее мамайн вернулась.
— Ш-ш-ш. — Лусика Асамоа касается губ Рафы пальцем с карминовым ногтем. — Так всегда. — Они снова целуются.
— Лусика, контракт.
— Наш брак истекает через шесть месяцев.
— Я хочу его продлить.
— Несмотря на то что я живу в Тве, и ты заботишься о моей дочери, и мы видим друг друга только во время приемов, которые устраивает твоя семья.
— Ну и пусть.
— Рафа, меня пригласили в Котоко.
Политика АКА восхищает и одновременно сбивает Рафу с толку. Золотой Трон — это совет из восьми членов семейства, представляющих абусуа. Они поочередно занимают должность омахене, которая каждый год передается от одного члена совета к другому, а сам Золотой Трон перемещается из обиталища в обиталище. Рафе Корте все это кажется избыточно сложным и демократичным. Непрерывность обеспечивает Сунсум[36] — фамильяр омахене, который содержит все записи и мудрость предшествующих омахене.
— Означает ли это, что ты не вернешься в Боа-Виста?
— Пройдет восемь лет, прежде чем у меня снова появится шанс воссесть на Золотой Трон. Луне будет четырнадцать. Многое может случиться. Я не могу отказаться от такого предложения.
Рафа отступает на расстояние вытянутой руки, не отпуская жену, и оглядывает ее, словно выискивая признаки божественности или безумия.
— Я хочу продлить контракт, Рафа. Но не могу вернуться в Боа-Виста. Пока что не могу.
Рафа подавляет неистовое разочарование. Вынуждает себя не спешить, проглотить слова, которые так и рвутся с языка.
— Хватит и этого, — говорит он.
Лусика берет его за лацканы пиджака и притягивает к себе. Их фамильяры сходятся и сливаются; взаимопроникновение иллюзий.
— А мы можем просто взять да и удрать с этой вечеринки?
Лукас по спирали подбирается к Аманде Сунь с самого края толпы гостей вечеринки и отрезает ее от смеющихся родственников, прикоснувшись к локтю.
— На два слова. Наедине.
Он берет ее за локоть и отводит в столовую, где в честь дня рождения накрыли стол вокруг царапающей потолок ледяной скульптуры, изображающей взлетающих птиц. Через вращающиеся двери — на кухню.
— Лукас, в чем дело?
Мимо плит и раковин, титановых рабочих столов, мимо холодильников и шкафов с провизией, методично трудящихся лезвий и измельчителей, в кладовую.
— Лукас, да что с тобой? Отпусти. Ты меня пугаешь.
— Я собираюсь с тобой развестись, Аманда.
Она смеется. Короткий, почти раздраженный смех, который означает, что услышанное было сочтено нелепым. Немыслимым. Как Луна, упавшая в Гудзонов залив. А потом:
— О господи, ты серьезно.
— Разве когда-нибудь бывало иначе?
— Никто не назовет тебя несерьезным, Лукас. И я не стану заявлять, что эта идея мне совсем несимпатична. Однако мы в таких вещах не свободны, верно? Мой отец не потерпит такого оскорбления его дочери.
— Не я настоял на оговорке о моногамии.
— Ты подписал. Да в чем же дело, Лукас? — Аманда изучает его лицо, словно предчувствуя, что где-то таятся признаки болезни или помешательства. — Боже мой. Это любовь, не так ли? Ты на самом деле в кого-то влюбился.
— Да, — говорит Лукас Корта. — Ты хочешь, чтобы я разорвал контракт, или обе стороны согласны на аннулирование?
