навязанный халифатом и его салафитскими основателями мир убог и порочен сам по себе. Он отрицает живительную силу ссудного процента, нарушает все мыслимые и немыслимые экономические законы, благодаря ему люди живут в совершенно скотских условиях. Многие рабовладельцы, придурки, радуются, что их рабы работают за еду и уколы дешевого наркотика. Но только полное убожество, которое не видело настоящей экономики и настоящего богатства, может этому радоваться. Они не могут понять одной простой вещи – даже то, что у них есть, все их излишества и богатства, накоплены от торговли со странами, где есть нормальная экономика. Если, например, Русня решит пойти ва-банк и начнет выращивать опиум, из него делать химически чистый героин и продавать его в государственных аптеках, им всем тут конец. Они подохнут с голоду, не получающие жалованья бойцы взбунтуются против них и разорвут их, а потом с отчаянием обреченных снова пойдут на север. Где их отравят газом, как тараканов и крыс. Вот что будет…
Система…
Надо менять систему. Всю. А для того чтобы поменять систему, нужен какой-то уникальный ресурс. У него его нет. У него больше денег, чем у других, но остальные амиры, объединившись, без труда заткнут его за пояс с его деньгами. У него больше людей, чем у других, и они лучше вооружены, но ему не победить объединенную армию.
Алим?
У алима есть уникальный ресурс – миллионы верующих, которые верят ему и которым нечего терять. Если он обратится к ним и они восстанут… будет очень плохо. Но алим – сам туп, как осел, и не смотрит дальше шариата и хадисов. Говорить с ним об экономике – все равно что говорить о высокой кухне с ослом.
И кроме того, после того, как будут уничтожены другие амиры, никто не помешает алиму расправиться и с ним.
Если нет ресурса здесь, можно привлечь его извне?
Когда звуки коды – финала симфонии – растаяли в воздухе, амир Ислам поднялся на ноги. Он уже знал, что ему делать…
Скорым шагом он прошел в дом. Там его уже ждал один из наиболее доверенных людей, известный как Абу Банат – отец дочерей. У него и в самом деле были дочери, трое, что было проклятьем, и он возглавлял при амире что-то вроде разведки. Контрразведку возглавлял другой человек – амир еще не сошел с ума, чтобы поручить это одному и тому же человеку.
– Что нового?
Вместо ответа Абу Банат протянул папку с фотографиями, сделанными с беспилотника. У наркомафии беспилотники были, с их помощью контролировались наркопосевы. Не будешь контролировать – того и гляди что-то произойдет.
Дойдя до фотографии, где один подросток бил другого ножом, амир поморщился. Он был не против жестокости, но он не любил бессмысленную жестокость.
– Где это?
– Ущелье Ала-Арча, эфенди. Там теперь лагерь. До ста человек, но еще неделю назад было двадцать.
– Кто амир?
– Ильяс из Намангана.
Амир Ислам помолчал.
– У них есть оружие? Откуда они берут пополнение?
– Недавно по базару скупали рабов. Нужны были подростки от десяти до пятнадцати, других не смотрели.
– Много скупили?
– Человек сорок. Остальные, наверное, из Дар уль-Улюм.
…
– Прикажете разобраться с торговцами? Одно ваше слово, и им больше ничего и никого не продадут.
– Нет…
Абу Банат изобразил на своей бородатой физиономии послушание и готовность выполнить любое поручение амира.
– У них есть там инструкторы?
– На снимках не было ни одного, эфенди.
– Следите, когда они появятся. Надо, чтобы среди них были наши люди.
– Слушаюсь.
– Что у тебя есть еще?
Абу Банат приблизился, чтобы говорить негромко, и амир едва заметно поморщился от тяжелого запаха – пот, нечистая одежда, борода. Говорили, что кяфиры – это неджес, грязь, но на самом деле это с моджахедами невозможно было находиться рядом.
– Новые люди появились в Ташкенте. Они торгуют, и у них хорошие цены.
– Кто?
– Кяфиры.
