вынул.
В этот момент по моим ушам ударило множественным визгом и грохотом:
– Др-р-р-рррр-ду-ды-дыт-дзинь-блям-тыдыц!!!
Пол подо мной и окружающие каменные стенки мелко затряслись, и я слегка оглох. Сдвинув шипящего от боли поляка к стеночке, я перезарядил автомат и посмотрел наверх. Там происходило нечто, напоминающее сюрреалистическую пургу. Светящиеся разноцветные пунктиры, сотрясая воздух, мелькали над улицей, прошивая ночную темноту, и, со свистом и противным визгом ударяясь в мостовую и стены домов, далеко расходились звуки рикошетов. Я не сразу понял, что, похоже, это экипаж БРДМа от всей широкой русской души лупит трассирующими из обоих башенных стволов. А КПВТ – это та еще «музыка».
Я еще вроде бы услышал какой-то слабый вскрик на английском, но он не повторился. А через минуту наверху все окончательно стихло.
Сдвинув шлем на затылок, я высунулся из импровизированного укрытия – на улице воняло порохом и еще чем-то горелым. Несколько окон в домах дальше по улице темнели выбитыми ставнями и стеклами.
На мостовой лежали в неестественных позах трупы в пятнистом, их оказалось пять штук, а не четыре, как мне сначала показалось.
Через пару минут я услышал шаги, уже с той стороны, где должна была оставаться БРДМ, а затем увидел два неумело крадущихся вдоль улицы силуэта – один в пятнистом, второй в черном. А потом знакомый голос авианаводчика Тетявкина осторожно спросил из темноты:
– Товарищ майор, вы там живы?
– Да жив, жив. Вы чего это ко мне оба ломанулись, разведчики фиговы? Кто в лавке-то остался?
– В какой лавке? – спросили оба орла в один голос, явно не поняв вопроса.
– В машине. То есть во ввереной вам «БРДМ-2».
– Так этот, майор авиационный, – ответил Тетявкин. – Он нам и велел за вами идти.
– Вова, – сказал я зловещим тоном злого учителя начальных классов (примерно так разговаривал наш школьный учитель пения Домрачеев, по кличке «Домра», которого мы, помнится, сильно не любили). – Ты, блин, офицер или где? Ты почему выполняешь повеления непонятно кого? Этот летун тебе разве начальник?
– Так хотелось же скорее, – ответил Тетявкин голосом Кисы Воробьянинова. – И потом, он все-таки старший по званию…
– Это он у себя в небе старший по званию. Возможно. А здесь, на земле, для тебя я первый после бога, понял?
– Так точно…
– Ладно, это все лирика. Давайте сюда, орлы, тут у меня раненый, а я его уже заколебался таскать…
Я отдал автомат Тетявкину и остановился, переводя дух. Повоевал называется. Теперь точно будет чего вспомнить.
Зудов и Тетявкин довольно долго доставали ругающегося сквозь зубы пшека с лестницы, а потом столь же долго тащили его к БРДМ. Я, взяв трофейную «М-16» наперевес, шел позади них, наблюдая за обстановкой. Но улица позади нас была безмолвна, возможно, мы положили всех. А вот в стороне нашего расположения стрельба явно вызвала оживление – там взлетело несколько осветительных ракет, ревели двигатели и метались между крыш снопы света от фар. Похоже, проснулись…
Разместив на броне обоих летунов, мы развернулись и поехали обратно.
Еще не доехав до расположения, увидели несущиеся нам навстречу по улице «БРМ-1» и две БРДМки разведчиков с десантом на броне. Выходит, от стрельбы народ действительно проснулся.
Видя, что мы целы и стрелять вроде бы не в кого, разведчики развернулись и начали нас сопровождать.
Проехав пост, я понял, что личный состав частично действительно проснулся. На башне одного попавшегося нам навстречу танка уже устроился какой-то мэн в сапогах, черных трусах и светлой майке-алкоголичке (благодаря такой форме одежды его можно было различить в утренней полутьме, при неровном свете дальних фар и ламп-переносок), который бренчал на расстроенной гитарке и гундел уличным голосом следующий текст:
Несколько, по-видимому, случайных слушателей внимали певуну-любителю.
Кстати, как я успел заметить, в любительском песенном репертуаре пацанов из последних призывов на фоне довольно обычной дворово- приблатненной тематики начали проявляться какие-то новые нотки и сюжеты. Похоже, завезенные другими пацанами-дембелями из одной жаркой страны, в которой, в силу ее очень гористого рельефа, танкистам вроде нас делать особо нечего. В текстах этих новых песен был какой-то новый и вроде бы очень искренний душевный надрыв, чужое небо, горы, долины, пыль, идущие куда-то колонны и нешуточная тревога.
