Подальше от дворца. От облака ярко-оранжевого дыма. И от «Хиросимы», что вонзается в последнюю постройку Безнадёги, разнося на куски её последних обитателей…
Безнадёга пала.
Закат сегодня был чарующе красив.
Лёгкие облака позволили уходящему солнцу сполна наиграться красками, размазывая по небу все оттенки красного и оранжевого, вырезая кудрявые контуры и оттеняя целые области лазурной бесконечности. Море пребывало в важном спокойствии, обозначило горизонт ровной линией и не разбавляло спектакль ненужным волнением. Мягкие волны неспешно накатывали на гладкую гальку и тут же отступали… но не исчезали, а сменялись следующими, такими же спокойными, ласковыми.
Закат на море получился едва ли не идеальным и резко контрастировал с обезображенным, ещё дымящимся берегом, но… Но ни Кабира, ни Визирь назад не смотрели. Берег стал другим, они сделали его другим и больше им не интересовались. Безнадёга, падальщики, смерть – всё осталось в прошлом, растворилось в щелчках секундной стрелки и потеряло всякое значение.
А закат был красив…
– Я читала твои комментарии и представляла тебя слабаком, – произнесла Мата, не отрывая взгляда от моря. – Слишком много рефлексии.
– Я рефлексирую только на привалах.
– Я заметила. – Анархистка чуть улыбнулась. – Ты оказался молодцом, красавчик, сумел меня удивить.
– Ты тоже, – в тон девушке ответил Визирь. И тоже – продолжая любоваться закатом. – Как тебе пришло в голову прикинуться сумасшедшей?
– Одинокая анархистка – лёгкая добыча. Нужна маскировка.
– Она у тебя совершенна.
– Я училась в театральной студии… Давно… До Времени Света. – По её губам скользнула грустная улыбка. – Мне не хватает сцены. Тебе чистоты, а мне – сцены.
– Это многое объясняет.
– Например?
– Твою красоту.
– Клеишь меня?
– Нет. – Он принялся набивать «большую» трубку. – Теперь мне нравится быть однолюбом.
– Встретил единственную?
– Да.
– Не потеряй.
– Постараюсь.
Они помолчали, наблюдая за безуспешными попытками солнца зацепиться за краешек неба, после чего выдохнувший порцию дыма Гарик тихо спросил:
– Чем он тебе заплатил?
– Спас семью, – негромко ответила Мата. – Я была жуткой радикалкой, ушла в Синдикат ещё до Времени Света, а когда оно стряслось – помчалась искать своих, мать и двух сестер. Три месяца пробиралась на родину через весь кошмар, что тогда творился, добралась и узнала, что в моем городе эпидемия чумы Олбрайт. Это была одна из первых вспышек, которую локализовали дотовцы… – Кабира потёрла лоб, припоминая жуткие подробности тех дней. – Я попыталась прорваться, но карантинщики меня взяли, хотели расстрелять, но он не позволил. Пришел, спросил: «Кто у тебя там?» – я говорю: «Мать и сестры», он говорит: «Молись». И я две недели сидела в его штабе и молилась. А он ходил внутрь… Моих нашёл, письмо им передал… Два раза после возвращения строил своих и читал имена врачей, которые не выйдут… А потом напивался. – Пауза. – Я видела, как он становится Белым. С каждым часом, с каждой минутой… До того, как Дот поставил его на карантин, он ведь чёрным был, как смоль. Молодым казался… Через год я его встретила случайно, а он совсем седой. И старый…
– То есть он тебя спас? – переспросил Гарик, имея в виду, что Равнодушный не расстрелял попытавшуюся прорваться анархистку.
– Он убедился, что мои родные чисты, и переправил их за Периметр. – Солнце скрылось, но тьма ещё не накрыла берег, и повернувшийся Визирь видел выражение лица Кабиры – нежное, потому что говорила она о тех, кого любит. – У Дота жить тяжело, но лучше, чем в Зандре. Мать и сестры живы, у них есть крыша над головой и работа, у них есть будущее… Поэтому я считаю, что Белый их спас.
– Жалеешь его?
– Белому это не нужно, – жёстко ответила девушка. – Он выбрал путь и честно его прошёл. – И сразу, чётко показывая, что больше не хочет говорить о Равнодушном, поинтересовалась: – Выведешь меня в Полураспад?
– В обход Железной Девы?
