поболтали. Чего ради носиться без толку по лесам?
– Не любишь ты охоту, Петер, – укорила графиня.
– Не люблю.
– И я, знаешь ли, тоже. Ну, поехали. Поглядим, кто там на башне?
Башня выглядела вполне обычно. Сколоченная из тонких бревен вышка высотой в три человеческих роста. Верхняя площадка под навесом, туда вела узкая деревянная лестница. Как и предсказал мажордом, ни на башне, ни внизу, на опушке, никого не было.
– А здесь что-то рыли, – подходя к лестнице, вскользь заметила Элиза. – Или закапывали.
– Да бросьте! – Петер шмыгнул носом и улыбнулся. – Я вот ничего такого не вижу.
– Это потому, что ты невнимательный. Вот сколько на лестнице перекладин?
– Не знаю. Вернее, никогда не считал.
– А я знаю! Ровно тридцать три, – графиня негромко рассмеялась. – Я как-то сосчитала от нечего делать. И запомнила. Столько лет было Иисусу Христу… Видишь, тут бродили какие-то крупные мужчины. Или мужчина. Ну, вон же след… и вон. А тут – трава примята. Наверное, егеря укрепляли башню… Ну, что, полезли наверх?
– Полезли.
– Нет, нет, я первая. А ты меня, если что, подтолкнешь.
– Ага…
Едва только Петер поднял глаза, как едва не сомлел и не свалился вниз! Стройные бедра и обтянутая буфами, гм… задняя часть графини оказались перед самым его носом. Только рук протяни и…
– Ну, что ты застыл? Подтолкни же… Только понежнее… вот так…
Оказавшись, наконец, на площадке, юноша дышал так тяжело, словно забрался сейчас не на невысокую охотничью вышку, а на крепостную башню. Или на колокольню церкви Святого Петра в Риге. Руки и ноги его дрожали, во рту пересохло, а щеки окрасились в устойчивый ярко-красный цвет. И это при всем при том, что Петер вообще был ушлый, из тех, кому палец в рот не клади!
– Ага, вот и столик, и скамеечка… Ну, садись же, что ты встал? Ах, вид… Вид-то какой! Красота!
Подойдя к парапету, графиня облокотилась на жердь и нагнулась, вновь выставив напоказ то, от чего Петер снова сомлел.
– Подойди. Ну, подойди же, – с лукавой улыбкой обернулась Элиза. – Правда, красиво?
– Ага…
– Сколько здесь соломы…
– Ага…
– Наверное, для лосей. Ой! – глянув вниз, дамочка всплеснула руками. – Ты что, плащик свой там и бросил?
– Так тепло же! И никто его там не возьмет.
– Не возьмет-то, не возьмет, только вот солома-то колется… – искоса поглядывая на юношу, задумчивым шепотом произнесла графиня.
– Что-что? – Петер не расслышал, переспросил.
– Ничего, – улыбнулась Элиза. – Ты просто спустись за плащиком, ага? Он у тебя плотненький, зеленый… как у короля.
Пожав плечами, юный мажордом проворно спустился с вышки и, подобрав плащ, забрался обратно.
Постелив плащик на солому, графиня неожиданно для парня сняла камзол и улеглась поверх плаща, подставив солнышку спину. Немного полежав, девушка обернулась:
– Ну, что же ты? Ложись рядом. Говоришь, у тебя есть вино?
– Целая фляжка! – осторожно усевшись рядом, похвастался юноша. – Немцы из Риги называют его «шнапс».
Смеясь, Элиза протянула руку:
– Дай!
Попробовала – глотнула, закашлялась:
– Однако крепкое. Сам выпей, ага.
Петер послушно сделал глоток. Горючая жидкость обожгла ему рот, но и придала силы, некую уверенность в себе.
– Погладь мне спинку, – тихо попросила дама.
– Ага…
Сглотнув слюну, юный мажордом осторожно провел ладонью по спине графини, чувствуя сквозь тонкое сукно сорочки волнующую теплоту тела.
– Ах, хорошо, – Элиза чуть повернула голову. – Только как-то неправильно. У тебя такие нежные руки… я хочу чувствовать их тепло, ощущать…
– Но сорочка…
– Так сними же ее скорей!
