умолял «пана круля» чинить справедливый суд.
– Ваше ясновельможное величество, я был согласен на всё, – со слезами на глазах говорил Ясь – так звали парня. – Выплатил бы все недоимки, себя бы в рабство продал, но… Пан Константин забрал Ганну, мою невесту, и говорит теперь о древнем праве первой ночи.
– Какое еще право первой ночи? – изумился король. – Я его запретил еще в декабре! Кстати, новый закон утвердил сейм. Что же, князю Кмишеку закон не указ?
– Он говорит, в его имении свои законы! Похваляется, что он сам закон. Мол, стены его замка неприступны, а вассалы – верны и отважны.
– Так же вот говорили и в Англии, – Магнус неожиданно и рассмеялся. – Генриху Восьмому. Теперь некому говорить. Анри! – повернув голову, король подозвал своего верного вельможу. – Собирайте войско и велите трубить поход. Мы выступаем на защиту законности и права!
Как многие магнаты, бывший варшавский воевода ясновельможный пан Константин Кмишек не терпел ни малейшего к себе непочтения, чем считал и совершенно невинные действа – кто-то не так посмотрел, не то сказал. За каждое неправильно сказанное о князе слово в имении людей хватали и пытали, а случалось, что и вешали, и отнюдь не редко. Процветали доносительство и грубая лесть, именно таким вот доносчикам и льстецам пан Кмишек доверял многое, особенно если они к тому же имели и какую-нибудь страстишку, желательно гнусную. Чем омерзительнее – тем лучше. Вернее будут! Кто-то в кости играл – не оторвать, кто-то проигрывался в пух в карты, а кое-кто любил истязать людей, испытывая от этого невероятное наслаждение.
К таким вот и относился пан Крызь, прозванный за глаза паном Крысем. Худой и сутулый, с маленькой, наголо бритой головою, пан Крызь некогда был ксендзом, но лишился сана за «баловство» с прихожанкой, закончившееся смертью последней. Дело тогда замяли, но Крызь из священников вылетел с треском, найдя себя в верных холопях ясновельможного пана Кмишека. Не было такой гнуси, какую Крызь не сделал бы ради «родного батюшки-пана», не было такого преступления, на которое он бы не пошел. И пан Константин знал это. И потакал. Использовал.
Вот как сейчас…
Пан Крызь уже вздернул на дыбу молодую девицу и теперь лишь ожидал своего хозяина, до поры до времени не приступая к пыткам. От предвкушаемого удовольствия нижняя челюсть его отвисла, и по гладкому, как у евнуха, подбородку тоненькой нитью стекала желтая тягучая слюна.
Запустив руку под сорочку несчастной, палач сладострастно и сильно сжал пальцами сосок и, увидев, как искривилось лицо девушки, довольно гыкнул. В темных глазах его, вовсе не безумных, а вполне холодных и здравых, играла самая гнусная похоть, на бритой башке отражался прыгающий оранжевый свет зажженного факела.
– Ты не бойся, голубушка, – взяв кнут, Крысь покусал губу и неожиданно улыбнулся самой обаятельной и радостною улыбкой, какие обычно бывают у очень веселых и добрых людей. – Не бойся, нет. Только пану ни в чем не перечь… И мне.
Последнее слово он произнес с нажимом, чтоб девчонка точно поняла, кто здесь главный и от кого все зависит.
– Пан, он пан и есть, Ганна. Позабавится да забудет. А я вот не забуду, не-ет. Правда, и ты меня приласкай…
Пан Крызь снова запустил руку под рубашку несчастной девы, улыбнулся, на этот раз похотливо и даже в чем-то зловеще, ощерился, словно дикий зверь. Холодная, как у трупа, ладонь его скользнула по животу Ганны к лону… Девушка содрогнулась, словно бы прикоснулась к змее, к толстой ядовитейшей гадине, каких много ползает в районе Мазурских болот.
Палач осклабился:
– Что дрожишь-то, а? А давай, пока пана нет, поцелуемся! В губки… А ну-ка…
– Будь ты проклят, тварь! – сверкнув глазами, Ганна плюнула прямо в гнусную рожу насильника.
Тот отпрянул, не выдержал, с размаху ударил девчонку кнутом.
– Гляжу, ты уже начал, Крызь?
Пан Константин Кмишек, как всегда, появился неслышно. Да, собственно, и Крыс особенно не прислушивался, слишком увлекся.
– И что? – погладив усы, вислые и седые, Кмишек кинул на своего преданного слугу недовольный взгляд. – Мне ее прикажешь окровавленной пользовать?
– Так, можно, пане, и сзади зайти, – ухмыльнулся находчивый палач.
– Сзади, говоришь? – сморщенное, напоминающее печеное яблоко личико ясновельможного внезапно озарилось улыбкою. – А ведь и ладно. Ну, давай, давай… действуй…
– Слушаюсь, пан Константин!
Вытянувшись, словно заправский солдат, Крыс бросил кнут и вмиг сорвал с Ганны рубашку. Кмишек между тем рассупонил штаны. Несчастная девушка дернулась, закричала.
И тут что-то грохнуло. Да так, что с потолка посыпалась пыль.
– Это еще что? – вмиг забыв про девчонку, изумился пан Константин. – Кто посмел? Какого черта? А ну-ка, Крызь, идем…
Снова громыхнуло. На этот раз куда более сильно – заложило уши! Чихая и гнусно ругаясь, пан и его мерзкий слуга, покинув подвал, поспешно
