кризис, после которого либо наступит выздоровление…
– Либо?
– Либо реальность пойдет вразнос.
– Тем более нельзя отсиживаться за стенами, – сказал Генрих. – Надо действовать, что-то срочно предпринимать.
– Увы, мой друг, предпринять ничего нельзя. Мир должен справиться сам. Любое вмешательство лишь вызовет новые осложнения.
– Простите, но этот подход я не разделяю.
– Вот именно поэтому, – со вздохом сказал посол, – вам следует остаться у нас. Домик по-прежнему в вашем распоряжении. Постарайтесь расслабиться, герр фон Рау, и уповайте на лучшее. Да, кстати, во избежание ненужных эксцессов: охрана проинструктирована, так что не пытайтесь выйти через ворота. А теперь, с вашего позволения, меня ждут дела.
Кипя от злости, Генрих сбежал по лестнице и принялся мерить шагами внутренний двор. Это ж надо было так опростоволоситься! Попался, можно сказать, как ребенок. То есть не попался даже, а сам прибежал – приютите, дескать, добрые дяденьки. Ну они и рады стараться – накормили, напоили, спать уложили…
А Ольга? Тоже все заранее знала? Тогда совсем уж мерзко выходит. Хотя нет, вряд ли – вчера она искренне испугалась, услышав его историю. Или он просто раньше не сталкивался с таким уровнем лицедейства? Кто их разберет, этих промороженных интриганов.
Тьфу, не об этом следует думать! Надо искать, как отсюда выбраться. Всякие глупости вроде того, чтобы развалить стену с помощью дара, можно отбросить сразу – тут защита непробиваемая. Связаться с внешним миром нельзя – в домике нет ни телефона, ни подложки для светописи. Разве что через зеркало, но это работает только с Сельмой. Она этот трюк придумала и реализовала через чернильный свет, а Генрих лишь использует готовую схему.
Кстати, если ведьма до сих пор так умеет (откликается ведь на вызовы), значит, навыки она сохранила? Каким образом, интересно? Она в новом мире просто светская львица, а не фанатичка, потратившая годы на овладение светописью…
Ладно, об этом после. Насущный вопрос – что толку, если он снова вызовет Сельму? Попросит ее позвонить генералу? Положим, она согласится. И что тогда? Даже если Генриха вытащат из посольства, он просто попадет из одной клетки в другую – теперь-то генерал его не отпустит, пока не вытрясет все подробности.
Нет, это на крайний случай.
Думаем, ищем.
В дальнем углу двора Генрих обнаружил нечто вроде черного хода – неприметную дверь в ограде. Разумеется, тотчас ее подергал. Разумеется, она не открылась, лишь предостерегающе мигнули насечки.
Он прикинул на глаз высоту стены – футов пятнадцать, пожалуй, будет. Не перелезешь. Да и не в той он форме, чтобы решиться на такой обезьяний подвиг. Отрастил брюшко за последние годы, наел жирок. «Кабан упитанный», как изволила выразиться Ольга Андреевна.
Высоко над гребнем стены в чистом небе плыл рейсовый дирижабль – продолговатый и лиловый, как баклажан. Двигаясь с юго-запада, он держал курс к причальному порту на окраине города. Генрих позавидовал пассажирам – им-то любые заборы и ограждения кажутся с высоты игрушечными.
В районе гондолы что-то сверкнуло, будто брызнули светящиеся чернила.
Генрих всмотрелся, приложив ладонь козырьком. Да, похоже на сбой с технической светописью, которую применяют для усиления двигателя. Еще и над жилыми кварталами. Ну упасть-то он, понятно, не упадет, но зрелище все равно неприятное.
Воздушный гигант, казалось, растерялся и позабыл, куда лететь дальше. Постепенно отклоняясь от курса, дрейфовал, как раненый дельфин на волнах. Боковой ветер сносил его к центру города. Еще немного, прикинул Генрих, и эта туша пройдет прямо над посольством.
Значит, двигатель совсем отказал.
Гондола продолжала истекать темным светом. Оставалось надеяться, что среди пассажиров нет никого, кто владел бы чернильным зрением, и этот фейерверк не вызовет паники на борту. Сядут тихонько где-нибудь за городом, в поле. Устроят скандал, чтобы деньги за билеты вернули…
Чувствуя приближение незваного гостя, ограда дипмиссии, напичканная защитными формулами, заискрила. Между ней и гондолой проскочила ветвистая чернильная молния, и Генриха едва не стошнило от гнилостной вони, накрывшей двор. Насечки на стене ошеломленно вспыхнули – и погасли.
Разум еще не успел осмыслить увиденное, а инстинкты уже сработали. Генрих метнулся к двери, толкнул – она податливо распахнулась.
Не веря в свою удачу, он выскочил в переулок и захлопнул дверь за собой. А через миг охранный периметр восстановился и засиял с утроенной силой, будто оправдываясь за секундную слабость. Языки чернильного света облизывали стену по всей длине, проверяя на наличие повреждений.
Для воздушного судна контакт тоже не прошел без последствий. Выглядело все так, будто кто-то дунул в темный костер: сполохи, встрепенувшись, перекинулись с гондолы на сигарообразный резервуар, наполненный водородом.
Генрих с беспокойством подумал, что это уже чревато – размываются противопожарные знаки на оболочке. И если вдруг нарушится герметичность, то достаточно одной случайной искры…
Будто уловив его мысль, обшивка лопнула у хвоста, и в прореху рванулось пламя – уже не чернильное, а живое, слепяще-яркое. Шкура гиганта мгновенно вспыхнула, обнажая стальные ребра. Дирижабль стал терять высоту – словно нелепая медлительная комета он, сопровождаемый многоголосым
