вы просто не могли знать. Ни при каких условиях.
– Я объяснил, откуда…
– Я помню все ваши объяснения. Как и описание моей политики в якобы существующем альтернативном мире. Весьма занимательное чтиво, надо признать…
Он пошевелил пальцами, подбирая слова, а потом спросил осторожно, с каким-то детским искренним любопытством:
– Значит, в другой реальности, о которой вы все время твердите, я – реформатор?
– Да, ваше величество, – сказал Генрих. – Там вы назначили канцлера от Железного Дома. Политика изменилась, стали бурно развиваться машины. Таким образом, вы, как принято говорить, перекроили общество.
Отец «перекройки» потер свою знаменитую родинку и, заметно оживившись, признался:
– Взойдя на трон, я много думал на эту тему. Меня всегда прельщала идея равновесия между железом и светом. В отличие от отца, я не имел четких предпочтений. Не был уверен, какой из двух Домов выбрать. Поначалу мне в самом деле казалось, что канцлером должен стать кто-то из «жестянщиков». Просто потому, что отец им это долго не позволял и надо восстановить справедливость. Конечно, я обсуждал это с Робертом, он ведь все-таки мой советник…
Словно боясь, что собеседник уличит его в чем-то, король прервался на полуслове и поспешил уточнить:
– Это не значит, что барон мне что-то навязывал. Строго говоря, прямых и явных советов он, вопреки названию своей должности, практически никогда не давал. Роберт вообще предпочитал не говорить, а слушать, лишь иногда вставляя дельные замечания. Насчет того, например, что многолетнее канцлерство Стеклянного Дома – это тоже пример стабильной и равновесной системы. И тогда уместен вопрос, а нужно ли ее, эту систему, менять. Вы понимаете, о чем я, фон Рау?
– Да, ваше величество. Вы колебались. Решение могло быть и одним, и другим. В моем мире вы предпочли машины. В этом – светопись.
Король кивнул, принимая формулировку. Отошел к столу, задумчиво поворошил бумаги. Потом опять повернулся к Генриху:
– Вам как светописцу здешний вариант, очевидно, нравится больше? Давайте на минуту представим, что я вам верю. Что вы действительно гость из другого мира. Какие вы увидели у нас преимущества?
– Одной фразой тут не ответишь, – сказал Генрих дипломатично.
– Ну так не ограничивайтесь одной! – неожиданно рассердился монарх. – Отвечайте подробно и внятно, как на экзамене!
– Как вам будет угодно, ваше величество. – Генрих тоже почувствовал раздражение. – В вашем мире, как я заметил, очень чтут историю светописи. Улицы и площади называют именами героев прошлого. Подвиги этих самых героев изображаются на стенах в виде панно. Проводятся, как я слышал, масштабные исторические реконструкции…
– В ваших словах я слышу сарказм. Вам все это не по нраву?
– Отчего же? Память о прошлом – это прекрасно и очень важно. Но кроме нее должны быть мысли о будущем. И реальные дела в настоящем.
– Реальные дела, верно. Разве у нас их нет?
– Для меня светопись – это увеличение возможностей человека. Личное движение к совершенству. Но в этом смысле ваш мир ничем не лучше того, технического. Титанов-светописцев я тут пока не встречал. Различия – разве что бытовые. Вместо телефонов – световые подложки. Но в этом ли смысл Стеклянного века?
Сообразив, что обличительные сентенции – не самый удачный ход в его положении, Генрих мысленно дал себе по губам и закруглил по возможности аккуратно:
– Впрочем, я сужу, конечно, очень поверхностно. Слишком мало успел увидеть. Мне в эти дни было не до систематических наблюдений. Так что вряд ли мои слова имеют строгую научную ценность.
– Рад, что вы это понимаете, герр фон Рау… – процедил король Альбрехт. – Ваше личное мнение я услышал. Но меня больше интересуют объективные исторические оценки. Голос нации, так сказать.
– Боюсь, не уловил вашу мысль.
– Вы утверждаете, что в том мире я предпочел машины. Как народ на это отреагировал?
– Простите, ваше величество, но я сомневаюсь, что смогу донести до вас народные чаяния. Мой круг общения слишком узок. Все последние годы я вращался в академической, интеллигентской среде…
– Пусть так. Какие в этой среде царят настроения?
– До того, как начались катаклизмы, о вас отзывались исключительно с положительной стороны. Во всяком случае, в нашей университетской «беседке».
Король вгляделся в его лицо, подозревая подвох, но Генрих стоял с безмятежно-честной физиономией. Отец «перекройки» удовлетворенно кивнул:
– Пожалуй, я услышал достаточно. Больше вас не задерживаю.
Когда Генрих вышел из кабинета в приемную, генерал, отложив световой планшет, поднялся из кресла, но не стал ни о чем расспрашивать в
