Честно говоря, ладим неважно. Взять того же Адиль-Гирея: землю у ног Петра целовал, в верности клялся. Жёны его с императрицей обедали. А стоило усомниться в победе нашей над турками — тут же изменил. Дергах-Кули-бек, юзбаши бакинский, оказался столь же ненадежен. Пожалованный чином полковника и взысканный всеми милостями государя, он скоро завел конспирацию с Хаджи-Даудом шемахинским об истреблении в городе всех русских и армян и переходе в оттоманское владение. Слава Богу, что заговор вовремя открыли. Еще один акт жестокой пиесы — кровавая гибель подполковника Зимбулатова и его офицеров, предательски зарезанных на обеде у сальянского князя Гуссейн-бека. Сам татарского рода, подполковник визитировал без оружия, полагаясь на священный среди кавказских народов титул гостя. За то и поплатился. Отмстить его смерть доселе возможности не представилось. Словом, кавказские властители во всякий момент готовы на любую низость, кою сочтут выгодной. Главное правило азиатской жизни: хочешь пользоваться уважением — будь силен и жесток, не спускай обид. Не смею утверждать, что в христианских странах иначе. Но там право сильного прикрыто тысячей лицемерных уловок.
— Господин полковник! Их Превосходительства, полагаю, достаточно отдохнули. Соблаговолите пригласить.
Остафьев безропотно исполняет должность будильщика. Протирая глаза, позевывая и с кряхтением разминая старые кости, тянутся из пыльных ковровых лабиринтов собратья по оружию. Прошу их располагаться к продолжению совета и, дождавшись, пока утвердят седалища на стульях, вскакиваю бодро, как юный прапорщик:
— Ее Императорское Величество государыня Екатерина…
Обряд вставания исполняется без заминки. Вроде проснулись. Чуть помедлив, кивком дозволяю сесть.
— … Имела честь переменить командование Низовым корпусом не потому, что недовольна действием оного в бою. Августейшее огорчение вызвано иными причинами…
Рассеянные взоры наполняются вниманием.
— …Кои полагаю нужным довести до вашего сведения.
Увы, на самом деле царственная портомоя не облаготворила командующего генерала своей несравненной мудростью. Но подчиненным незачем это знать. После тарковской виктории соратники мои приготовились почить на лаврах — до весны, по меньшей мере. Чтоб заставить шевелиться, надо разрушить их самодовольство.
— Напомню, что ежегодные издержки на войско и администрацию в новозавоеванных провинциях простираются почти до миллиона. Доходы же здешние покрывают едва десятую долю этой суммы. Конечно, оценке с точки зрения прибылей и убытков подлежит не всякая война: когда под угрозой жизнь и святыни народа — о цене не спрашивают. Но в огромном большинстве случаев оружие обнажается ради выгод житейских, подвластных денежному расчету. И расчеты сии, скажу я вам, несравненно чаще оказываются ошибочными, чем верными. Даже у монархов, прославленных своей мудростью.
Генералы глядят озадаченно. Хотя покойный государь не скрывал, что ищет в Персии прежде всего умножения торговли, взгляд на войну как на коммерческую операцию им чужд. Чай, не купцы! А для меня нет ничего естественней. Наверно, всякий венецианец с младых ногтей впитывает яд торгашества, разлитый в воздухе родного города — как бы он к этому миазму ни относился. Даже воспылав враждой к неистребимому корыстолюбию сограждан, привычку считать выгоды все равно сохраняешь.
Не давая опомниться, продолжаю сбивать генералов с позиции, оттесняя в положение виноватых:
— Еще сильней сокрушают человеколюбивое сердце государыни напрасные потери, претерпеваемые верными ее воинами от бесчисленных болезней. Прискорбно, что для предотвращения оных высшие начальники ничего доселе не сделали. За три с половиной года вам отправлено на пополнение двадцать семь тысяч солдат и рекрут. Сие означает, что в землю легли два полных штата Низового корпуса; ныне лихоманки третий состав доедают.
Твердокаменная выдержка Матюшкина дала, наконец, трещину:
— Александр Иванович, кто ж виноват, что лекарей мало?! Думаешь, я не писал в коллегию? Писал, да не присылают! Да и лекарств, по здешнему злому воздуху, надобится втрое против обыкновенного!
— Михаил Афанасьич, а есть ли прок в тех лекарствах? Зачем слабительное умирающим от поноса? Поинтересоваться, почему в Азове и Богородицке смертность от кишечной горячки вдесятеро меньше, чем у тебя — не пробовал?! Изволь, хоть у Гаврилы Семеныча Кропотова спроси, который рядом сидит! Баня, мыло и кипяченая вода, — вот и все хитрости! Давай договоримся так: второй комплект котлов я за свои деньги в полки поставлю; а ты уж, пожалуйста, потрудись вбить во все головы богородицкий регламент о сбережении здоровья. К весне, не позже!
Старый Василий Шереметев с сомнением покачал головой (дескать, жить или умереть человеку — на то воля Божья), но вслух спорить не стал. Матюшкин, вышколенный царем в повиновении, еще менее был склонен к дискуссиям:
— Ладно. Посмотрим: авось, будет толк. А от перемежающейся лихорадки чем спасаться?
— Это меньшая беда.
— Здесь, в Баку, меньшая. А в Гиляни от нее мрут хуже, чем от поноса.
— Можно иезуитский порошок из Испании выписать. Единственное средство против сей напасти. Не смущайся названием: всего лишь толченая кора какого-то заморского дерева. Горькая — адски.
— Дорогая, наверно?
