– Как наш пленник? – спросил капитан воина, которому поручил охранять чужака.
– Нормально. Я взял с него обещание двое суток не сбегать.
– Люди озлоблены, как бы не растерзали его. Одежду ему сменили, но быть ризенцем от этого он не перестал.
– Самое паршивое, что охотники об этом знают, а с дисциплиной у них всегда было слабо.
– Сколько бойцов в конвое?
– Двое.
– Мало.
– Людей не хватает, сами знаете.
– Вот он, убийца! Рви его, бабы! – донесся до ушей писклявый крик.
– Похоже, сейчас твоим охранникам придется туго. Пойдем!
Они выскочили на поляну, где троих мужчин окружила толпа горожанок. Женщины были настроены весьма решительно, конвоиры же, наоборот, выглядели растерянно, а пленник как-то отрешенно. Капитан уже собирался вмешаться, когда появился незнакомый человек в обносках. Он удивительно громко хлопнул в ладоши, заставив всех замолчать.
– Кого тут собираемся рвать, бабоньки?
– Его, убийцу проклятого!
– Чудаки-люди, вы что, по лицу человека сразу определили, что он убийца? Тогда выходит, вы сродни самому Наднебесному. Дайте-ка рассмотреть вас повнимательнее – не каждый день можно встретить тех, кто себя с ним равняет. – Чужак выразительно взглянул на небо.
Даже самые решительно настроенные женщины стушевались – сейчас их обвинили в великом грехе, однако горожанки не собирались отступать.
– Он ризенец. Из тех, кто резал наших детей на улицах Восьмого.
– Да ну? Вроде одежда наша, не здоровяк, да и на злыдня не похож. Почему сразу ризенец? Почему сразу убийца? Он сам признался? Надо же, какой откровенный человек!
– Мне муж рассказал, а он врать не станет.
– Твой муж? Вот еще чудак-человек! Выходит, это он тебе велел расправу чинить? Какой, однако, смелый! Ему бы сначала во всем разобраться, ан нет – пусть супруга правое дело вершит, а он в сторонке постоит. Так получается?
– Ничего он мне не велел! – не отступала баба. – Сердце материнское подсказало…
– Сердце материнское должно быть наполнено любовью и нежностью, а понадобится в трудную минуту – так с этой любовью и нежностью на защиту встать, когда ворог лютует. Разве сейчас этот пленник нападал на тебя или на твоих близких? Нет? А не подумала ли ты, милая женщина, что за этого чужака можно сто человек из неволи вызволить, от лютой смерти спасти?
– Мою сестру и племянников с того света не вернуть.
– Да, но других избавить от этой участи можно. Или твое сердце желает, чтобы всем было так же плохо, как тебе?
– Я отродясь никому горя не желала!
– А сейчас что делаешь? Убийство задумала?
Женщина умолкла и опустила голову, но тут вперед выступил мужичок в одежде охотника:
– Кто ты такой, чтобы нас стыдить? Как ты вообще здесь оказался? Уж не лазутчик ли?
– Лазутчик тот, кто людей подбивает против командиров идти. Да еще старается свои ручки в этом деле не запачкать. Ты рассказал жене о пленнике?
– А хотя бы и я! Приказа молчать не было, а он, сволочь, не имеет права жить.
– Имеет или нет – решать Наднебесному, да только учти: после его смерти вы и дня не протянете. Всех в сыру землицу положат.
– Прикуси язык, беду накличешь! Никому этого знать не дано.
– Не веришь? Могу доказать.
– Как?
– Очень просто. Подойди, если не трусишь.
Охотнику деваться было некуда. Когда он приблизился, незнакомец положил ладонь ему на голову, через пять секунд убрал.
– Ты что с ним сделал, окаянный?! – заорала жена охотника, заметив, насколько резко тот изменился в лице.
– Замолчи, баба, – рявкнул муж. – Пленника надо беречь. Я сам готов его охранять, ежели что.
Сказал и, пошатываясь, пошел прочь с поляны, где к тому времени собрались почти все беглецы. Глаза собравшихся устремились на незнакомца, а он развернулся к ризенцу и, обращаясь к охранникам, произнес:
– Мне с этим человечком переговорить следует, вы же не против?
Те лишь слегка покачали головой и разошлись.
