Чтобы кто-то помнил тебя, чтобы колыбельная твоей мамы не исчезла вместе с нами, понимаешь?
– Нет. Я не понимаю, Лин, – глухим голосом ответила Алиса, вытирая лицо ладонью. – Ты мог целовать девчонку, забыв, что было между нами той ночью. Ты мог назвать ее своей, мог взять ее… Даже в жены. И все это я бы поняла, правда. Жизнь такая короткая, а смерть… она прячется за любым поворотом. Я не ждала от тебя верности тела… Верности сердца – тоже. Но отдать другой мою самую большую ценность. Предать меня так… Прости, этого я не пойму.
Лин хотел броситься к ней, обнять, сжать в ладонях ее заплаканное лицо, покрыть его поцелуями, клянясь в верности. Любой из существующих в мире. Но он уже сделал свой выбор. И этого было не изменить.
Не говоря больше ни слова, они взлетели, направляясь от развилки обратно к утесу с плоской вершиной. В голове Алисы было пусто и гулко, боль нахлынула в одно мгновение, сметая все стены, выстроенные ею, чтобы защитить душу от чужой силы Рощи, и осталась плескаться глубоко внутри. Потому Алиса не удивилась, когда к опустошенному сердцу протянулась та привычная ниточка, что влекла ее вперед.
Алан ждал, когда его Жрица искупит преступное своеволие. А бескрайняя боль предательства искупает любое прегрешение испытавшего ее.
Глава 11
Он долго спал в своей норе, закопавшись в недра сожженного мира.
Его сухие, тонкие лапы, давно утратившие подобие человеческих рук и ног, глубоко увязли в сыпучем сером пепле. Паук спал, мелко подрагивали короткие веки, что не прикрывали его водянистые глаза полностью.
Когда покалывание песчинок делалось совсем уж невыносимым, он обтирал лицо узкой ладонью, удивляясь сквозь сон, что ладонь эта еще принадлежит ему, и простое движение, такое человеческое, такое знакомое, подвластно пропеченному до скелета телу.
В одну из холодных ночей, неотличимую от прочих тысяч, проведенных в узкой пещере, пауку приснился сон. Он увидел, как полнятся чарующими всполохами небеса, как под ними расходятся барханы и песочные залежи, как бурлит в отдалении пустыня, напивается чистой кровью.
И был этот сон так сладок, что пауку отчаянно захотелось остаться в нем, даже если ценой этого стала бы его бессмертная жизнь. Особенно если она.
Но образы неумолимо таяли перед внутренним взором, паук открыл глаза и огляделся.
Тюрьма оставалась тюрьмой. Он продолжал покоиться на остатках трона, в самом сердце величественного зала, что давно уже был засыпан песком.
Паук помнил, как захватывало дух у каждого входящего в его покои до Огня. Как склоняли они головы перед мощью колонн и резных ступеней. Мрамор и дерево. То самое дерево, что рубили и приносили к ногам Правителя как самый великий дар.
А теперь единственным подарком, желанным его трухлявому сердцу, стала бы смерть. Простая и вечная, без обещаний немыслимых далей и пограничий. Паук привычно сморщился, ощущая, как натягивается сухая кожа на его черепе.
– Проклятые деревяшки… – беззвучно разевал он рот, ибо голоса больше не было. – Срубить! Изрубить! Вырубить!
Никто его не слышал. Всем было даровано искупление Огнем, и лишь он, помазанник Рощи, Правитель благостных земель, остался гнить заживо, оборачиваться пеплом, но не рассыпаться им.
Паук прикрыл было глаза, не в силах больше смотреть на песчаный, запекшийся до зеркальной гладкости потолок. Он изучил его до мельчайших шероховатостей и трещинок.
Смотрел на него бесконечно долго, пока горел, ожидая смерти, и потом, тлея, когда понял, что смерть ему не даруют. Но вот сейчас, бездумно скользнув взглядом по мутной глади, заваленной сверху горами песка, паук разглядел просвет, через который можно было увидеть далекое, чистое небо.
Болезненная дрожь пробежала по сухому телу паука, когда он рванулся к расчищенному уголку своей клетки. Кулаки уперлись в холодную стену, но и она стала чуть теплее, прогреваясь на первом за долгие годы солнце.
В голове паука возродился былой сон о том, как бурлила пустыня, как полыхали небеса. Что-то случилось этой ночью, пока он дремал, тяжело опуская голову на прогнившую грудь.
Кровь пролилась где-то в пустыне, и она вздыбилась зыбучим песком. Так было много раз, но только в этот пепел отхлынул от края паучьей могилы.
– Кровь, – плотоядно улыбнулся он, растягивая потрескавшуюся кожу там, где раньше были щеки. – Капелька крови, что будит песок. А сотня таких капель? Что способна разбудить она?
Когда Алиса приземлилась на каменную площадку, Вестники только принялись за похлебку. Кружащий голову мясной аромат из котелка был настолько густым, что стелился по камням, подобно туману.
Алиса сглотнула наполнившую рот слюну, остро ощутив голод, но медлить было нельзя.
– Вставайте! – громко крикнула она, хватая рюкзак. – Нужно спешить!
– С ума сошла, Крылатая? – недовольно буркнул Освальд, жмуря глаза и осторожно пробуя варево. – Мы ждали еды полдня.
– Нужно спешить! – повторила Алиса.
