он состоял в Братстве, и он погиб, чтобы нас спасти.
– Он разбил лед, и теперь это чудище, гори оно Огнем, может выбраться! – Освальд даже засмеялся от изумления. – Вы что, до сих пор не поняли? Все пошло прахом. Нет больше Братства, да и Города, возможно, уже нет. Как не существовало и оазиса. Мы обречены, мы сдохнем тут! Но я не хочу, чтобы меня сожрал тысячелетний паук…
Сильвия подошла к нему и застыла на мгновение. Освальд довольно улыбнулся ей, решив, что она первая с ним согласилась.
– Я знал, что ты поймешь, Сильви!
Девушка с размаху ударила его по щеке. От неожиданности Освальд поскользнулся и чуть было не упал, но никто не подал ему руки.
– Трус. Проклятый трус. Трой спас твою шкуру. Что ты видел в зеркале, скажи мне? Всю свою паршивую жизнь?
Щеки Сильвии пылали, ее лицо покрылось алыми пятнами, глаза сверкали, а всегда аккуратная коса растрепалась так, что волосы блестели на тусклом солнце, окружая ее медной дымкой.
– Знаешь, что увидела я? – гневно продолжила она, не замечая притихших в изумлении братьев. – Тот день, когда подошла к тебе и пригласила на танец. Вот когда я согрешила перед собой. Это главная ошибка всей моей жизни.
Освальд слушал ее молча, бледнея на глазах. Он видел, как девушку бьет озноб, как она отбрасывает волосы, налипшие на влажные щеки, как презрительно кривятся ее губы. И отчего-то в этот миг он увидел ее прежней. Той, не сломленной его безразличием, статной и красивой, влюбленной и прекрасной в своей любви.
Освальд молча опустил лямку рюкзака и шагнул в сторону ледяного пика.
– Я полезу наверх. Сэм, подстрахуй меня… – сказал он, задирая голову, примериваясь, как лучше всего будет спустить Троя.
– Идет гроза, – выдохнула Юли.
В пылу внезапного спора никто не заметил, как потускнел свет, как потянулись над землей холодные ручейки едкого воздуха. Тучи обступали Вестников тяжелым фронтом. По линии горизонта вспыхивали молнии. Воздух стал тяжелым, колким и влажным, он оседал на коже, подрагивая, пощипывая, кусая.
Когда первая капля упала к ногам Алисы, едко шипя и плавя голубоватую корку, ей показалось, что за спиной тяжело вздохнул Томас. Однажды он увел ее от грозы, но теперь надеяться было не на кого.
Глава 13
Жадные глотки отдавались тянущей, сладостной болью в самом нутре. Паук прижимался губами к плотной корке, и кровь сочилась сквозь нее, медленно и тягуче. Было достаточно лишь подтолкнуть ее, направить к себе, чтобы алый ток жизни уходил из могучего, полного сил тела в тело ссохшееся и уродливое.
Паук опустошил бы сосуд до дна не прерываясь. Но легкий удар, принесший за собой чуть заметное волнение ледяной толщи, заставил старика разлепить веки, отрывая жадные губы от добычи. Он вгляделся через мутную корку и увидел, как маленьким оранжевым комком решительно кидается на зеркало тонконогий зверек с острой мордочкой.
Когда-то очень давно такие лисицы жили в богатом саду, примыкавшем к покоям Повелителя. Он любил выходить туда, прячась от полуденного солнца и назойливых просителей, и просто сидеть на подушках, раскиданных под сенью деревьев. Шумящих листвой обычных, безликих деревьев. Это были замечательные часы неги и покоя. Лисий выводок копошился у ног, полногрудые девицы приносили ему вино и мясо, нарезанное тонкими ломтиками, и звонко хохотали в ответ на его шлепки с похлопываниями.
И вот теперь, сквозь песок и запекшуюся твердь, паук принялся ползти, забыв про окровавленную жертву. Ему захотелось еще раз поглядеть на рыжую бестию, так отважно кидающуюся грудью на льдистую гладь.
Опасность старик почуял за мгновение до того, как все рухнуло. Он оторвал взгляд от лиса, сам не понимая, что вызывает у него такое отчаянное беспокойство. Дальше остальных, зачарованных зеркалом греха людей медленно поднималась фигура. На подкашивающихся ногах, клонясь в сторону, человек выпрямился, и за его спиной медленно распустились смоляные крылья.
Даже сквозь преграду, разделяющую их, паук чуял, как захлестывает вставшего океан невыносимой боли. Зеркало умело показать несчастной жертве самый темный миг всей ее жизни. Главную ошибку. Придавить виной, сломать хребет острой правдой. Затопить разум тяжелой водой нестерпимого стыда. Отчего же тогда этот юноша поднимается на ноги, а не стонет, прижимаясь лицом к проклятому льду, как прочие до него?..
Паук смотрел на Крылатого, и внутри просыпалось давно забытое чувство. Страх родился где-то в самой глубине отвратительного, раздувшегося от чужой крови тела. В последний раз так было в миг, когда вспыхнул серебряный Огонь.
Где-то позади отважный лис все еще бился своим хилым тельцем о зеркало. Но паук об этом уже не помнил. Он, не отрывая мертвых глаз от идущего, пытался пошевелить суставчатой лапой, уползти в глубь зеркала, спастись от направляющегося к нему юноши. Нет ничего страшнее существа, признавшего неотвратимость своей смерти и желающего ее как единственного избавления от бушующей в нем боли. Такой живущий мертвец способен сотворить любое злодеяние, любой подвиг между делом, не испугавшись в роковой миг. Просто не заметив этого.
Когда Крылатый начал разбег, паук уже знал, что произойдет дальше. Он прочел это в равнодушных темных глазах, в которых отражался сжигающий
