«Я мог оказаться здесь таким же ребенком, как они, – думал Мар, разглядывая спавших. – Это матушка подарила мне время жизни».
Он просидел почти не шевелясь, пока ночь не опустилась на плато так же мягко, как продрогшие плечи ребенка укрывает толстой шкурой кормилица. В свете огня Мару все виделось четким, ярким и пульсирующим. Он пытался впитать в себя мир, готовясь навеки попрощаться с ним. Запомнить и эти скалы, и эту луну, которая была почти не видна за тяжелыми тучами, и этих людей, заполняющих плато, гомонящих, толкающихся, ликующих варваров – его родичей.
Когда все собрались и шаман затянул свою песню, Мар почему-то понял, что ничего у старика не выйдет. Тучи были слишком тяжелыми, слишком низкими, чтобы тонкий, слабый голос мог прорвать их, освободив луну от оков. Мар продолжал смотреть на беснующихся воинов, затаив дыхание.
Потому он и не дрогнул, когда старый воин с перебитым носом, один из вожаков лагеря, которого все с придыханием звали Азмутом, перерезал натруженное горло старика. Но выглянувший из-за туч алый бок светила поверг Мара в трепет. Во всем происходящем было чарующее, страшное чувство истинного восторга. И мальчик завопил, повторяя боевой клич вслед за теми, кто находился вне клетки, так, будто он был с ними наравне.
Малыши рядом с ним жались к полу, тихо поскуливая. Но кто были они? Дети. Мар же ощущал себя взрослым, видящим мир в истинном цвете – цвете крови.
Он не удивился, когда грубая рука, приоткрывшая дверцу клетки, принялась шарить около него в поисках новой жертвы. Луна только глотнула силы. Но то было старая, немощная кровь беспомощного шамана. Что ей она?
Мар схватил за мягкое плечико ближайшего ребенка и толкнул, упирающегося и вопящего от страха, к дверце. Рука воина нащупала его, потащила из клетки, и мальчонка взвыл истошно, как подбитый зверек.
Вслед за ним громко заплакали остальные. Мар лишь устало поморщился – щенки не понимали, что такая участь священна. Как и луна, готовая выпить их кровь.
В тот самый миг, когда лезвие ножа коснулось нежной шейки ребенка, а варвары оглушительно взвыли, подобно грому, предвещающему грозу, мысли Мара затуманились. Он уже не помнил, как вопил вместе с остальными, протягивая к полыхнувшему костру тощую руку, как обращал лицо к луне, целиком открывшейся взору, алой и налитой. Как обнажали клинки старшие воины, как молодые заламывали руки, опрокидывали на спину своих женщин и брали их прямо на камнях, рыча по-звериному.
Не помнил он, как медленно занялся рассвет, как на смену ему пришел день, и воины принялись расходиться, а кто-то, идя мимо, открыл замок клетки, чтобы выжившие в эту кровавую ночь дети убежали в свои норы, ожидать следующую. Малышня бросилась врассыпную. На нетвердых ножках, ползком, вопя от ужаса.
И только Мар остался сидеть в клетке, пока плато не опустело. После этого он осторожно поднялся, шатаясь, будто хмельной. Он не чувствовал боли в онемевших ногах и горле, сорванном криками ликования. Он чувствовал лишь силу, что еще пульсировала в нем. Силу варваров, силу крови и луны.
Мар подошел к затухшему костру, в котором можно было разглядеть обуглившееся детское тельце. Но не это занимало мысли мальчишки. Он присел на корточки перед окоченевшим, затоптанным телом старого шамана.
Кровь из его горла щедро залила камни. Тело старика покрывали ссадины и грязь. Широко открытые глаза остекленели, на лице застыла отвратительная гримаса. Шаман невидяще смотрел в небо, будто взывая к состраданию. Небо оставалось безмолвным. Начинался новый день.
Мар протянул руку к застывшей лужице крови, замер на мгновение, а после опустил в нее ладонь. Сила захлестнула мальчика, далекий шепот чужих мыслей заполнил его голову.
Повинуясь приказу незримого повелителя, Мар поднял обагренную кровью ладонь и прижал ее ко лбу.
Когда он вернулся в лагерь, никто и не заметил еще одного чумазого мальчишку, шныряющего между шатрами, хотя лицо его и украшала кровавая отметина.
Вестники летели над пустыней, понемногу возвращаясь на правильный путь.
До сумерек оставалась пара часов, но Крылатым хотелось как можно дальше улететь от проклятого ледяного зеркала, которое тонким слоем покрывал теперь прах паука.
Алиса, не отрывая взгляда от подернутого легкой дымкой горизонта, мерно взмахивала крыльями и летела, стараясь думать только об этом движении. Вот длинные маховые перья слегка топорщатся на горьком ветру, вот крылья ловят его порыв, вот медальон слабо пульсирует им в ответ.
Ничего лишнего, ничего, что может доставить боль. Только горизонт и дымные бока движущихся впереди вихрей, что указывают им дорогу к Роще. К Алану, продолжавшему молчать в голове Алисы.
Но память то и дело возвращала ее к прошедшему дню, и Крылатая ожесточенно терла лоб, силясь прогнать яркие картины пережитого.
Когда она шагнула к собравшимся возле плачущей Юли Вестникам, те отшатнулись от нее, будто она больна. Растерянная Алиса не обратила на это внимания, но испуганный взгляд Сильвии, брошенный на нее украдкой, больно обжег даже сквозь непонимание и спешку.
Юли же рыдала, прижимая лицо к плечу Корбуна, покрытому серебряной тканью плаща. Старик что-то шептал девочке, осторожно поглаживая ее кудрявую макушку, а та в ответ только сокрушенно качала головой.
Рядом с ними переминался с ноги на ногу Лин. Живой. Алисе снова захотелось обнять его настолько крепко, насколько хватит сил. Даже слезы девчонки
